Концерт «Памяти ангела»
Шрифт:
Второй срок президентства Анри Мореля, если политическими обозревателями он и был признан небезупречным, — а как же иначе? — дал всем, в том числе его самым заклятым противникам, повод восхищаться этим человеком.
У него не только больше не было любовниц, но он создал для себя некий культ умершей жены, культ тем более искренний, что он был тайным. Портреты Катрин, фотографии или картины, заполонили личные покои президента, даже ванную комнату. На собственные деньги и при поддержке нескольких меценатов он создал фонд современного искусства, которое было страстью жены, и посвятил его Катрин Морель. В задачи фонда входило поощрение молодых художников: предоставление
Это неизменное поклонение тронуло немало чистых душ даже за границей.
Какое чувство не несет в себе самом своей противоположности, как ткань изнанку? Какая любовь свободна от ненависти? Ласкающая рука через минуту схватится за кинжал. Какая исключительная страсть не знает ярости? Не способны ли мы убить в восторге соития, через которое передается жизнь? Наши чувства не переменчивы, но двойственны, черные или белые, в зависимости от угла зрения, натянутые между противоречиями, колышущиеся, переливающиеся, способные как на плохое, так и на хорошее.
Любовь заблудилась в коридорах времени. Они с Катрин сначала любили друг друга, потом разошлись, ценя друг друга невпопад: один горел, когда другой ненавидел. Но вот смерть отменила действительность с ее несовершенством. Воспоминания помогали исправить ошибки, устранить недоразумения, восстановить разрушенное. Теперь в Анри тоже преобладала любовь. Искренняя.
Когда, отказавшись от третьего срока, президент Морель вышел в отставку, он встретился со своим прошлым. Одинокий, безмятежный, улыбающийся, великий человек посвятил оставшиеся годы написанию мемуаров.
Впервые откровения главы государства, хотя в них шла речь о его мыслях и его политической деятельности, назывались так просто, в память о той, которой ему не хватало и которую он любил больше всего, — «Идеальная любовь».
ДНЕВНИК ПИСАТЕЛЯ [9]
Некоторое время назад у меня вошло в привычку при переиздании своих книг добавлять к ним «Дневник писателя», который им сопутствовал. И я обнаружил, что читатели одобрили его содержание. К первому изданию эти страницы я добавляю впервые. Речь идет о выдержках из моего дневника, относящихся к пишущейся книге.
9
Перевод Г. Погожевой.
Вчера утром мне в сознание вторглась идея, такая сильная, пленительная, категоричная, что за пару суток она бесцеремонно обосновалась у меня, отвергла мои планы, настроения, нерешительность и завладела моим будущим. Она воспринимает меня как послушного партнера. И что хуже всего, она притащила с собой всю свою семью.
Стоило мне открыть дверь, как я уже был приговорен, теперь у меня нет выбора: я должен писать.
Что же это за идея? Некто в молодости не захотел спасти другого человека. Осознав гнусность своего поступка, преступник сожалеет о нем и радикально меняется. Двадцать лет спустя, когда он уже превратился в великодушного альтруиста, жертва разыскивает его. Но жертва также изменилась: страдание сделало ее злопамятной, сварливой, жестокой. Жизненный путь поменял этих двоих местами: жертва делается палачом, убийца ведет себя как добрый человек. Искупление встречается с проклятием… Что за этим последует?
Стоило мне записать эту идею, как заявились ее сестрицы. Тема эволюции людей в зависимости от сделанного ими выбора или перенесенных душевных травм добавила мне других историй.
К вечеру у меня их набралось уже восемь или девять. Радость такая, что я не чувствую усталости.
Я уже уверен: вот книга, которой суждено появиться на свет.
В противоположность общепринятому мнению, книга новелл — это настоящая книга, имеющая единую тему и единую форму. Хотя новеллы и обладают автономией, что позволяет читать их по отдельности, у меня они участвуют в глобальном проекте, имеющем свое начало, середину и конец.
Идея книги предшествует новеллам, она вызывает и создает новеллы в моем воображении.
Так были задуманы книги «Одетта Тульмонд» и «Мечтательница из Остенде».
Я не собираю букет из разрозненных цветов, я подбираю их к букету, уже существующему в моем воображении.
Иногда мне случается писать новеллы к какому-нибудь событию, случаю, в память о ком-то. Эти новеллы остаются разрозненными страницами. Если однажды я соберу их воедино, то назову этот сборник «Собранные новеллы». В отличие от книг новелл, задуманных как единое произведение, эти, будучи включены в том, тем не менее не будут представлять собой книгу.
«Отравительница»…
Как всегда, персонаж, которого рисует мое перо, меня заполонил. И вот я превратился в старую даму — мне не привыкать, — провинциальную серийную убийцу — придется попривыкнуть. И как только авторы романов ужасов ухитряются жить нормальной жизнью? Я опасаюсь за своих близких… Вот уже несколько дней я столь же порочен, как моя преступница, во мне уже нет ни капли милосердия, мысленно я убиваю людей и ликую при этом. На кухне вместо уксуса и растительного масла мне мерещатся флаконы с ядом, и, готовя соус, я грежу об ужасных вещах. Вчера вечером я подавал грибное фрикасе и испытал нечто вроде сожаления из-за того, что в нем не было ничего ядовитого.
Даже когда я не сочиняю, герой от меня не отстает. Он преследует меня и иногда даже говорит вместо меня. Роль прилипает не только к моей коже — это бы еще ничего, — но и к душе. Герой оживляет во мне все, что походит на него. Если это отрицательный герой, он будит во мне злобность.
Когда я писал свой роман о Гитлере «Доля другого», я содрогался…
В эту ночь я был так беспокоен, что для того, чтобы прийти в себя, чуть было не взялся сочинять биографию святого Франциска Ассизского…
Или Казановы?
Эти истории бегут по дорогам бытия, спрашивая себя, что это — тропинка свободы или глубокая колея детерминизма?
Свободны ли мы?
Вопрос долговечнее, чем ответы на него, и переживет все ответы. Поскольку мне представляется, что нечестно, или бесцеремонно, или глупо с уверенностью утверждать что бы то ни было.
Мы испытываем чувство свободы, когда размышляем, колеблемся, выбираем. Но не иллюзия ли это чувство? Ведь решение в любом случае будет принято? Не является ли выбор, сделанный нашим сознанием, обусловленным? И не было ли это настоятельной необходимостью, рядящейся в одежды свободного выбора?..