Кондор улетает
Шрифт:
К ним, спотыкаясь, бежал Осгуд Уоткинс, босой, с дробовиком в руке. Собаки не обращали внимания на его окрики. Он пнул ближайшую, вспомнил, что ноги у него босые, положил дробовик на землю, схватил одну собаку и швырнул ее в самую гущу остальных. Потом схватил вторую и бросил туда же. Собаки с визгом отступили под крыльцо. Маргарет видела, как они копошатся там и огрызаются друг на друга.
Уоткинс нагнулся, чтобы поднять дробовик. Маргарет пошла к изгороди, чувствуя, как в туфли сыплется песок.
— Уоткинс, —
Он кивнул. Белая рубашка с расстегнутым воротом подчеркивала черноту его кожи.
— Их иногда не удержишь.
— Присмотри за цветниками, хорошо?
— Тут все дело в луне, — сказал Уоткинс. — Ну, я их запру.
— Как хочешь, лишь бы драгоценные цветники моей сестрицы остались целы и невредимы.
Дом раскинулся серой безмолвной громадой. Освещены были лишь два-три окна, но в садах горели фонари. Старик любил ночью видеть все вокруг, и, даже когда он был в Новом Орлеане, фонари тут сияли, подчиняясь его желанию.
Маргарет обошла дом по выложенному плитами полукругу — ключ у нее был только от парадной двери. Поднимаясь по ступенькам крыльца, она заметила что-то. Не движение и не звук. Это было просто ощущение чьего-то присутствия.
— Кто тут?
Полная тишина. Она уже хотела повторить вопрос, но тут Джошуа сказал:
— Ну, мама, ты все окончательно испортила.
Она, прищурившись, всмотрелась в блеск фонарей, который только обрамлял бездонные провалы мрака.
— Я плохо вижу по ночам, Джошуа. Тебе придется выйти на свет.
Но, еще не договорив, она разглядела его. Он сидел под большой азалией.
— Что ты делаешь в кустах в такое время?
— Предаюсь медитации.
Она уловила легкую нерешительность в его голосе, пристыженность. Конечно, он сам все отлично понимает, подумала она.
— В позе лотоса, — сказал он, подходя к крыльцу. — Я совершенствуюсь в ней.
— Я видела такие картинки, — сказала Маргарет. — И помнится, Будда действительно сидит под каким-то деревом, но только не под азалией.
— Конечно, нет, мама, но дух тот же.
— О, разумеется, — сказала Маргарет. — Дух — великое дело.
— Мама, я хочу задать тебе один вопрос.
— Почему я явилась сюда среди ночи?
— А?.. Нет… — На его худом лице появилось недоуменное выражение, потому что это ему странным не показалось. — Мама, серьезно, я хотел бы поговорить с тобой.
— О своих планах.
— Да, — сказал он. — Да.
— Планы у тебя, конечно, обширные и далеко идущие.
— Мама, по-моему, можно было бы использовать мистицизм доктора Швейцера — конечно, без расистского оттенка — для практического разрешения проблем потерянного общества.
— Джошуа… — Она уставилась на высокого юношу, думая:
— Ах, мама, у тебя все начинает выглядеть таким дешевым и отвратительным!
Джошуа исчез в темноте.
Убедившись, что он не вернется, Маргарет отперла тяжелую дубовую дверь.
Поднимаясь по лестнице, она думала: весь дом пропах цветочной смесью, Анна повсюду рассовывает свои мешочки с дурацкими сухими лепестками. Но хоть они сухие и мертвые, а пахнут очень свежо…
Она постучала в дверь Анны, подождала, пока щелка внизу не осветилась, и вошла.
— Доброе утро! — сказала она.
— Боже мой! — Анна, выпрямившись, сидела на постели. Ее овальное лицо было затуманено сном, длинные черные волосы ровно и прямо падали на спину, нисколько не спутавшись даже во сне. Безупречно прямые черные волосы с одной седой прядью у левого виска.
— Это настоящая седина или ты их выбелила?
— Что?
— Она настоящая?
— Конечно, настоящая.
— Я ведь не знала. Ты сейчас выглядишь так, словно сошла с киноэкрана.
Белые, чуть смятые простыни, бледно-голубое одеяло, белая ночная рубашка с квадратным вырезом и длинными рукавами… Маргарет подумала: ей-богу, если посмотреть поближе, так наверняка окажется, что все покрыто дорогой вышивкой или кружевом. Старомодная элегантность — в этом вся Анна. Театрально старомодная. А я? Завитки, завитки, как мои волосы. И круглая итальянская физиономия. Я выгляжу, как шарики на эвкалипте, круглые и колючие…
— Ты приехала из Нового Орлеана, чтобы сказать мне это?
— Нет, — сказала Маргарет.
— Извини, я, кажется, совсем отупела. — Анна машинально разгладила несмятую простыню. — Но когда ты приехала? Я не знала, что ты думаешь приехать.
— Я только что явилась. По дороге свернула к Уоткинсу сказать, что проклятая свора опять шляется на воле. И наткнулась на Джошуа, который сидел по-турецки, изображая Будду.
Пальцы Анны продолжали разглаживать край простыни.
— Надеюсь, Уоткинс сообразит последить за цветниками… Джошуа составил план своего будущего. Он тщательно все обдумал и хочет поговорить с тобой. Ты против?
— Против? — Маргарет посмотрела в затененный угол спальни. В этом доме всегда темно, подумала она. Повсюду лампы, но никому ни разу не пришло в голову включить их все, а потому ночные тени таятся по углам и смыкаются у стен. Анне так нравится. — Нет, я не против. Как я могу быть против?
— Для него это очень серьезно! — Пальцы Анны покончили с простыней и добрались до гофрированной оборки. Они проглаживали ее методично и ровно, продвигаясь вперед дюйм за дюймом.
— Я приехала сюда не для того, чтобы обсуждать Джошуа.