Кондотьер
Шрифт:
— Спроси Бекмуратова, он и сам должен знать, и поболее моего.
— Конспиратор!
— Иван, я к тебе в гости не напрашивался. Есть что сказать, говори.
— Все еще обижен!
— Полагаешь, не за что?
— Я ничем не мог тебе помочь!
— Спорное утверждение.
— Бесспорное, поскольку я могу свои слова подтвердить фактами. Завтра, максимум послезавтра получишь это дело со всеми потрохами. Мне сказали, там две картонных коробки гадостей и подлостей, и все они твои. Договоримся или нет, делай с этим хламом все, что заблагорассудится. Сожги, и следов не останется.
— Серьезный ход, — согласился Генрих и сделал еще один глоток.
«И ведь, похоже, не врет».
— Каков твой официальный статус? — Это был важный вопрос, но только первый из трех.
— Частное лицо, — Иван смотрел на него поверх бокала, пить не торопился. — Несколько титулов, землицы сколько-то, пай в татарской нефти, счета банковские…
— Чем станешь мотивировать, если все-таки «Да»?
— Бекмуратов нашел один любопытный документ.
— Бесспорное свидетельство?
— Неоспоримое свидетельство! — жестко поправил Иван.
— Даже так… — Генрих допил коньяк и вернулся к буфетной стойке. Похоже, на свой второй вопрос он получил исчерпывающий ответ. Что ж, оставался третий вопрос.
— Каковы твои планы?
— Они самого решительного свойства, Генрих. — Иван допил коньяк и тоже подошел к стойке. — Решительней некуда. Но ты не спросил меня о своих обстоятельствах.
— Ладно, считай, что спросил.
— Полковник Хорн должен будет исчезнуть.
— Совсем? — прищурился Генрих.
— Как не было.
— А как же быть с теми, кто все еще помнит?
— Они забудут! — махнул огромной ладонью Иван. — Все!
Несмотря на непогоду, на площади перед Константиновским дворцом, на Ивановской улице и Невском проспекте в седьмом часу вечера было оживленно. В начале восьмого традиционно начинались представления в Опере и в варьете на Флорентийской улице, в семь тридцать открывался Большой зал филармонии, и это не считая Александринского театра, Нового балета, Театра Буфф и Комической оперы, находившихся чуть в стороне. К тому же по соседству — в доме купца Елисеева — располагалось кабаре «Ампир», а на Екатерининском канале в доме Зингера — «Энигма» — самое стильное казино на севере России.
Памятуя о том, что свято место пусто не бывает, особенно в час пик, Генрих зарезервировал столик в ресторане «Крыша» Гранд-отеля «Европа» заранее, и в семь часов ровно был на месте. Сидел, рассеянно слушая Чайковского — попурри из композиторов второй половины девятнадцатого века исполнял струнный квартет, — пил кахетинскую чачу, заказанную в качестве аперитива, и попыхивал кубинской сигарой, оказавшейся, и в самом деле, хорошей. Во всяком случае, по мнению Генриха, она стоила затраченных на ее покупку денег. А раз так, он мог позволить себе расслабиться и не думать пока о том, куда катится мир, как и том, отчего все империи заканчивают на один и тот же манер. Хаос пожирает лучшее, на что способны люди. Энтропия торжествует, порядок — посрамлен.
«Но можно ли верить Ивану?» — вопрос без ответа, практически из разряда риторических, поскольку у Генриха просто нет достоверных сведений, чтобы осмыслить его и попытаться дать вразумительный ответ.
Каким Иван был четверть века назад, Генрих, вроде бы, помнил. Но не было уверенности, что память не подводит, да и привходящих обстоятельств хватало. Иди знай, что было у Ивана в голове тогда, и тем более, о чем он думает теперь.
«А Лаговский? Так ли прост этот хитрован?»
Могло случиться и так, что Лаговский играет свою хитрую игру, причем совсем не ту, в которую пригласил играть Генриха.
«Будет смешно, если меня попросту обведут вокруг пальца, но ведь и знать наперед нельзя! Однако…» — он увидел в дверях Наталью и непроизвольно отметил, что прошедшая ночь пошла, похоже, женщине на пользу. Чуть меньше ненастья на челе, чуть больше шика в поведении… И да, тело не молчит! Надо только уметь увидеть, как оно поет.
— Рад тебя видеть! — встал он ей навстречу. — Чудесно выглядишь!
— Тебе нравится? — морщинка между темных стрелок бровей, сомнение, возможно, тень удивления.
— Это не комплимент!
«Отчего бы и не сказать правду? Не все же актерствовать, ей-богу!»
— Генрих, ты не забыл? Позавчера я выстрелила в тебя из Люггера. В грудь! Ты жив чудом!
— Но я жив, — усмехнулся он. — Садись, Тата, я расскажу тебе страшную сказку.
— Серьезно? Что пьешь?
— Кахетинскую виноградную водку. Куда лучше узо или ракии. Попробуешь?
— Ну, если ты рекомендуешь…
— Повторите! — бросил он официанту. — И даме то же самое.
— С каких пор ты куришь сигары?
— Мы просто недавно знакомы, ты не успела этого узнать.
— А мне порой кажется, мы знакомы вечность.
— Значит, хорошее знакомство! — улыбнулся Генрих. — И вот, к слову, о страхе и сигарах. Дело было в Квебеке. Французы выбили нас из Альмы, но мы закрепились в горах у озера и сожгли лягушатникам на дороге с дюжину танков. И тогда генерал де Голь — он командовал французским экспедиционным корпусом — вызвал штурмовики. Теперь представь, стою я около командного пункта, попыхиваю сигарой, под локтем стек, в другой руке бутылка местного виски, и вдруг налет. Вой, свист и взрывы чередой, словно мальчишка кинул в озеро пригоршню камешков. Мгновение, не больше, я вижу эту дикую сцену, а в следующую секунду встаю с земли, машинально отряхиваю с куртки грязь и снег, и вдруг понимаю, что бутылка разбита, стек сломан, а вокруг меня лежат искалеченные тела, и ни одного выжившего. Твое здоровье! — он аккуратно отсалютовал ей рюмкой и сделал осторожный глоток. Время было еще раннее, и планы на вечер не определились, так что напиваться никак не резон.
— Стою, — продолжил он, отставляя рюмку, — пускаю дым, и никак не возьму в толк, что же это такое происходит, и отчего в ушах такой звон. Потом решил осмотреть зенитную батарею. Прошел по позициям метров сто пятьдесят, вышел к орудиям, и тут нас накрыло минометным залпом. Ты этого, наверное, не знаешь, но реактивные минометы визжат, как черти в аду. Я этот визг даже сквозь звон в ушах услышал. А потом они упали. Залп — двенадцать мин калибра сто десять миллиметров. Кучность у французов не ахти какая, но на открытой местности в паре вершков от земли осколки выкашивают все подряд. Понимаешь, к чему клоню?