Кондотьер
Шрифт:
– Практически все, что пожелаете, – чуть склонил голову средних лет по-европейски ухоженный половой, – но я рекомендовал бы красный кимун фирмы Высоцкого. Великолепный чай с легким привкусом вина, фруктов и сосны…
– Уговорили! – усмехнулся Генрих. – Без сахара, но что-нибудь сладкое я бы съел.
– Смоква из груш на меду, смоква из рябины, лепные и печатные пряники, архангельские козули, пирожки с клюквой, европейские пирожные…
– Два пирожка с клюквой, – решил Генрих. – Благодарю вас.
– Итак? – спросил Карл, когда половой отошел, чтобы выполнить заказ.
– На первый случай, я хотел бы получить краткую – времени у нас не более часа – справку о внутриполитическом положении империи.
– Разумеется! Иначе за что вы мне платите?
«И немало!»
– Тогда приступим.
– Что ж… – Федор Иванович Комаровский служил в Первом промышленном кредитном банке, занимаясь анализом рынков. Специалист он был не из дешевых, но в определенных кругах имел репутацию человека не просто умного и знающего, но и осторожного, осмотрительного и основательного. И, что не менее важно, не болтливого. – Что ж… – поправил он пенсне. – Начнем, пожалуй, с того, что империя находится в состоянии шаткого равновесия. Проблематичность ситуации, однако, заключена в том, что наличествует более одной силы, способной данное равновесие нарушить.
– Вы имеете в виду мартовский кризис?
– И да, и нет, – Комаровский промокнул губы салфеткой и откинулся на спинку стула. – Видите ли, Генрих Николаевич, конституционный кризис семнадцатого марта был ожидаем с момента подсчета голосов на последних выборах в декабре прошлого года, но спровоцировали его люди недалекие и недальновидные, относящиеся к политической периферии, тогда как главные игроки в крушении системы заинтересованы не были. Не хотят они этого и сейчас. Однако, если в марте они с кризисом справились быстро и относительно безболезненно, отнюдь не очевидно, что это получится у них во второй раз.
– Вот как! – кивнул Генрих. – Что ж, тогда, давайте перейдем к конкретике.
– Как прикажете! А конкретика, как ни странно, относительно проста. Империю удерживают от саморазрушения инерция привычки и усилия тех самых политических игроков, о которых я упоминал ранее. Усилия несогласованные, но все-таки – и это самое важное – идущие в одном направлении и оттого приносящие приемлемый результат. Во всяком случае, до времени.
– Хорошо сформулировано! – вежливо улыбнулся Генрих. – Хоть сейчас ставь в передовицу «Глашатая» или «Ведомостей»! Однако мне нужны конкретные факты, имена, подробности.
– Не торопитесь! – мягко остановил его Комаровский. – Вы сказали час? Значит, у меня по-прежнему времени в достатке. Будут вам и подробности, будут имена и цифры. А вот, к слову, и ваш заказ.
– Благодарю вас! – кивнул Генрих половому и, отодвинув тарелочку с пирожками, полез за папиросами. – Итак!
– Империя живет историей и традициями, Генрих Николаевич. Любая империя. И Российская, в этом смысле, не исключение. Ее удерживает на плаву привычка. В сознании обывателей все еще не сформировался образ нового времени. Они живут воспоминаниями. Ходят в церковь, хотя все опросы показывают неуклонное падение как интенсивности верований, так и уважения к институтам Церкви. Это особенно характерно для двух христианских конфессий – православных и протестантов – и всех трех иудейских. В меньшей степени это касается мусульманской общины, но общие тенденции верны и для нее. Формальное исполнение ритуалов заменяет глубину веры. Очень много смешанных браков. Падают доходы духовенства. Резко упало влияние Церкви – в широком смысле этого слова – на формирование моральных ценностей населения и его поведение.
Все то же самое можно сказать и о соблюдении законов и общепринятых норм поведения. От впадения в анархию нас удерживает всего лишь сила привычки. Законодательная база устарела и частью отменена. Судебные органы работают скорее по инерции, чем из понимания своей истинной роли в качестве независимой составляющей структуры власти. Народ безмолвствует… – усмехнулся вдруг Комаровский, но усмешка вышла невеселая. – Он просто не разобрался пока с тем, как это работает, не увидел, что система обветшала и потеряла устойчивость. Толкни, и рухнет. Но дурацкое дело не хитрое, ему объяснят. Я имею в виду, народу. Желающих достаточно, просто они и сами еще не сообразили, что и как происходит.
– Разберутся, – согласился Генрих, – и другим объяснят.
– Не без этого. – Комаровский достал трубку и стал ее неспешно набивать. – Полицию никто не любит и не уважает, но страх перед неограниченной вооруженной силой все еще жив. Вопрос, сколько должно пройти времени до тех пор, пока чернь не сообразит, что городовых можно безнаказанно вешать на фонарных столбах? Правда, остается еще жандармерия. Ее боятся не напрасно, в последний переворот она это доказала весьма красноречиво. Но одной жандармерии с серьезным мятежом не справиться. Это апропо, так сказать. Замечание на полях к нашей дальнейшей дискуссии. Пока же, что там у нас осталось?
– Армия и власть, – предложил Генрих. Сейчас он не жалел ни одного рубля, потраченного на Комаровского. Похоже, Федор Иванович был именно тем, кто ему нужен здесь и сейчас, в эту осень в Петрограде.
– Армия… Она в значительной степени утратила и героический образ, сформировавшийся в ходе мировой войны, и свою, так сказать, профессиональную привлекательность, не говоря уже о боеспособности. Умные люди служить не стремятся и больших надежд на армию не возлагают – что не удивительно, имея в виду результаты последних региональных конфликтов. Тем не менее, даже испытывая страх перед призывом, – знаете ведь эти наши народные стоны про «заберут, забреют», – простые люди продолжают свою армию любить и уважать. Скорее, по привычке, чем из каких-либо иных соображений. Но надолго ли? Боюсь, что и этой вере скоро придет конец. И, наконец, власть. Тут все обстоит еще хуже. Вот вы подумайте, Генрих Николаевич, если – не дай бог – случится война с германцем? Пруссия нападет или австрияки… С каким кличем пойдут в атаку наши солдатики? «Ура»? «Даешь»? Или «За Веру, Царя и Отечество»? Про веру мы уже говорили. Поговорим теперь о царе.
Комаровский замолчал, раскуривая трубку. Молчал и Генрих. Он отпивал понемногу чай из тонкостенного стакана в серебряном подстаканнике и попыхивал папироской. Ждал продолжения. Думал. И было о чем. Нынешняя Россия в большой степени представлялась ему как терра инкогнита. Неизвестная земля, в которой он, Генрих, несмотря ни на что, обыкновенный иностранец. Ну, только что язык знает в достаточной мере. Но страну, нынешние ее быт и нравы…
«Чужак в чужой стране… Так, кажется?»
– Итак, царь, государь наш Петр Константинович – император Старой и Новой Руси, Литвы, Польши и так далее, и так далее. Каган наш и великий князь, Генрих Николаевич, если по правде сказать, пьяница и обалдуй. Сидит в Новогрудке, в Черемном замке, пьет горькую, портит фрейлин ее величества и… И, собственно, все. Формально его полномочия ограничены законом от пятого февраля «Об учреждении Думы и о выборах в оную» и законом Парамонова-Левьятана «О порядке формирования правительства». Однако Конституция ни прошлым, ни нынешним составом Думы не принята, а значит, остается в силе Основной закон в формулировке 1769 года. Понимаете, что получается? С одной стороны, в глазах народа Петр законный преемник Константина, Михаила и Федора, но они все были абсолютными монархами, а он – нет. Ошибочное это мнение, однако, идет стране на пользу, поддерживая видимость преемственности и стабильности. То есть удерживает конструкцию империи от разрушения. Но на самом-то деле это не так. Это иллюзия, Генрих Николаевич, поскольку Петр – монарх конституционный. Царствует, но не правит.