Конец бабьего лета
Шрифт:
Иван стоял растерянный.
— Здравствуй, папа, — сказала Надя. — Это мой муж.
Леонид с недоумением смотрел на Ивана, подал руку. Иван смутился — руки были перепачканы.
— Извините, — сказал он и спрятал руку за спину.
— Машину бы во двор поставить надо, — вежливо сказал муж.
Иван услужливо побежал отворять ворота. Надя проводила его долгим взглядом.
— Ну и ну, мирные переговоры в присутствии высоких сторон. Да, дед? — спросила Надя, наблюдая за суетящимся Иваном.
— Оно
— Да? — приятно удивилась Надя. — А как же тогда городской вариант? Леонид ему место подыскал. Впрочем, это можно совместить.
— Мать в расстройстве, убивается.
— А ей-то что?
— Да Клавку Микусеву не хочет в невестки.
— Клавку Микусеву?! Он что ж это… перегрелся на деревенском солнышке?! Не тужи, дед. Мать в обиду не дадим.
Клавдия стояла у колодца и ждала Надю, которую издалека заприметила.
— Ой, кого вижу?! Наденька! — По Надиному лицу сразу поняла, зачем пожаловала золовка. — А я тебя с пустыми ведрами встречаю. Ой, не повезет.
— Вот, приехала. Дан, думаю, проведаю тебя, — поспешно сказала Надя.
…Клавдия несла коромысло с ведрами воды. Надежда шла рядом. Тут же бегали Клавдины дети.
— Твои-то как выросли! — улыбнулась на детей Надя. — Прибавки не случилось?
— Прибавка будет! — весело сказала Клавдия, открывая ногой калитку и пропуская впереди себя Надю.
— А не трудно одной с детьми? — Надя расхаживала по комнате, рассматривала фотографии на стенах.
— А я не одна, — беззаботно отозвалась Клавдия.
— Слышала. Тебе, значит, двоих деток мало?
— Мало. Я на мать-героиню замахнулась! И дети мне не в горе, а в радость.
— Ну и радуйся себе. Кто тебе мешает? — Надя начинала злиться. — Но не навязывай, пожалуйста, другим эту свою радость.
— Кому, например?!
— Моему братцу, например.
— Он меня любит!
— Тем более. Зачем же платить за это прекрасное чувство такой черной неблагодарностью?
— Какой еще неблагодарностью? Ты что, Надя? — Клавка разволновалась. — Что это ты такое говоришь?
— А то, что он, молодой парень, еще не жил, никого и ничего не видел. А ты его перечеркиваешь, по рукам, по ногам вяжешь, да еще радоваться советуешь. Тебе нужен мужик.
В хату вошел весь перемазанный в мазуте Гриша, веселый, оживленный. Увидел Надю.
— Ого! Чем обязаны? А, впрочем, все нормально. Шел нескончаемый поток гостей! — продекламировал он, подошел к Наде, чмокнул в щеку. — Привет, сестричка. Надеюсь, с добрыми вестями? Потому что во все времена гонцов с недобрыми вестями…
— Ну, конечно, с добрыми, — улыбнулась Надя и чмокнула Гришу, не касаясь перемазанной щеки. — Привет, брат-отшельник.
— На собственной белой яхте прикатили с попутным
Надя, окинув взглядом перемазанного Гришу, спросила:
— Слушай, тебе не надоело в грязи копаться?
— Нет! Воды — полно, корыто не течет. А золотых рыбок — две. Вон плавают, кушать просят.
— Как мы и договорились, мой Леня нашел тебе место. Подробности дома с ним обсудишь. Место — любой позавидует. Корыто больше не потребуется.
— У тебя удивительное единодушие с папашей. Своей настойчивой просьбы я что-то не припоминаю, хотя… должность президента Академии Наук меня, пожалуй бы, устроила.
Надя засмеялась.
— Но, — продолжал Гриша. — Моя жена Клавдия Матвеевна, — он повернулся в сторону Клавы, церемонно раскланялся, повернулся к Наде, — моя жена Клавдия Матвеевна любит коров, а я люблю ее. А известно, что куда муж, то есть я хотел сказать, куда жена, туда и муж. В городе коровники– не строят. А нитка за иголкой, иголка за ниткой.
— Муж?! — Надя была потрясена. — Ах, муж. Который по счету?
Гриша молча посмотрел на Надю и с грохотом распахнул дверь:
— Скажи спасибо, что родилась женщиной, а то пришлось бы собственным носом пересчитать все ступеньки. Шагай!
— Учти, я тебе этого не прощу! — крикнула Надя, выбегая.
— Учту при повторном нападении, сестренка!
— За что они так не любят меня, Гришенька? — припала к Грише Клавка.
— Обойдемся, — ответил тот, глядя в разнесчастное Клавкино лицо.
Мария стелила постель. Взбудораженная Надя ходила по комнате.
— Выходит, ты смирилась с такой невесткой?
— На все время надо. Люба, так та советует не мешать им.
— Какая Люба?
— Вежиевец, секретарь наш.
Надя даже остановилась:
— Меня с работы срываешь, а сама в Вежиевец за советами бегаешь? Да как понимать тебя, мама?
— Я уж и сама себя не понимаю, доченька. И за сердце хватаюсь, и к разумному прислушиваюсь. Главное, хочу, чтоб вам хорошо было.
— Дело твое, но ноги моей у них в доме не будет!
— Как же так, доченька? А Гриша? Да и Клавка? Работящая она.
Мария была расстроена жестокой категоричностью Нади.
— Работящая… И вообще, мама, что у пас в доме делается?
Мария присела на постеленную кровать. Устало смотрела на дочь. Болело сердце.
— Зачем отец пожаловал?
— Я его не звала.
— Но и не отправила.
— Не чужой же.
— Хуже! — крикнула Надя. — Забыла, как дед чуть не помер, Гриша болел, а он письмо из города прислал — не надейся, не жди. Как ты плакала по ночам. Я не забыла. Ненавижу его! — Надя зарыдала. — Лучше бы он погиб, пропал без вести, чем столько горя.