Конец белого ордена
Шрифт:
Баженова неожиданно прервал Корабельников:
— А попутчика у него не было? Об этом его не спросили?
Почему-то на ум пришел рассказ Кати Коржавиной о больном брате. Почему, например, заболев, тот пришел к своим родственникам поздно вечером. Откуда прибыл? Что хотел передать Кате? Какая навязчивая мысль не давала ему покоя? И какая связь была в его словах?..
Якубовский несколько озадаченно посмотрел на Корабельникова: что он хочет сказать? Пожав плечами, Глеб Илларионович ответил:
— Этим-то, мы, конечно, интересовались. Да корнет уверяет, что ехал один. Ты, Володя, хочешь что-то сказать?
Корабельников
— Вчера в Нарышкинскую больницу положили бывшего московского лицеиста Дмитрия Ягал-Плещеева. В больницу его отвезла двоюродная сестра, моя знакомая Катя Коржавина. Она рассказала, что к ним неожиданно пришел кузен. Что-то пытался сообщить… Говорил сбивчиво и путано, никто ничего не понял. С болезненной настойчивостью повторял одни и те же слова…
Все внимательно слушали рассказ Корабельникова. Якубовский спросил:
— И какие именно слова она запомнила?
— «Брянский вокзал», «Куб», «Извольте замолчать».
— Больше ничего?
— Как будто все.
— Почему Катя Коржавина посчитала нужным сообщить тебе о своем кузене? Она что-то заподозрила неладное?
— Нет, просто так.
— Эта девушка знает, где ты работаешь?
— Этого я ей не говорил. Ей известно, что я большевик, — мы с ней о революции часто беседовали… А поделилась она со мной только потому, что очень уж была потрясена его болезнью, хотела ему чем-то помочь. Катя добрая, отзывчивая, на ложь и хитрость не способна…
— Да, что-либо подозрительное в ее поведении усмотреть трудно, — в раздумье произнес Якубовский. — Она кто, гимназистка?
— Да. Отец ее был военным инженером. Недавно умер. Живет Катя с матерью в Афанасьевском переулке. Лицеист — ее родственник по материнской линии.
Якубовский пробарабанил пальцами по столу, свернул папиросу, подошел к окну и закурил, выпуская дым в открытую форточку.
Невзрачный, щуплый Якубовский внешне казался сугубо штатским человеком. Однако ему доводилось бывать в таких переделках, какие редко выпадают на чью-либо долю. В бытность свою боевиком Якубовский выполнял предельно рискованные задания партии. Перевозил через границу оружие для боевых дружин, дрался на баррикадах, был приговорен царским судом к смертной казни, которую ему заменили пожизненной каторгой, бежал из ссылки не на запад, а на восток, колесил по Австралии, оттуда перебрался в Америку, в апреле семнадцатого года в числе первых политэмигрантов возвратился в Россию, в бурлящий Питер. В Октябрьские дни Якубовский командовал красногвардейским отрядом…
— К этому лицеисту Ягал-Плещееву следует присмотреться, — сказал Якубовский, усаживаясь на прежнее место. — Что-то странное в его поведении, конечно, есть. Да и в словах, которые он твердил, чувствуется скрытый смысл. Заметьте, и это не случайный набор слов…
— Похоже на пароль, — вставил Баженов.
— Весьма возможно, — согласился с ним Якубовский. — Надо выяснить, откуда он приехал и вообще что он из себя представляет. Трогать его, конечно, мы сейчас не будем. Но и ждать его выздоровления — дело долгое… Придется искать окольные пути. Навести о нем кое-какие справки по месту жительства, в лицее, где он учился… В
— Готов.
Баженов посоветовал:
— Следовало бы осмотреть одежду этого лицеиста.
Якубовский одобрительно закивал головой.
— Резонно. В больницу пошлем Устюжаева… Ты там будь внимательнее!
Пашка молча кивнул русой головой. Лицо его оставалось бесстрастным, правда, чуточку ярче засветились карие глаза.
— Дадим тебе справку-санитарного инспектора, — продолжал Якубовский. — И уже на месте, когда будешь проверять, как хранится одежда тифозных, сообразишь, как лучше осмотреть вещи этого юнца. Самым тщательным образом прощупай каждый шов, каждую пуговку, каждую складочку…
— Я понимаю, — отозвался Устюжаев.
— Да, и еще: займись одеждой в том случае, если она прошла дезинфекцию. Кто его знает, как там, в Нарышкинской большие, соблюдают правила санитарной гигиены.
На нижних ступеньках пожарной лестницы примостилась стайка мальчишек. С видом заговорщиков они что-то горячо обсуждали. Корабельникову не трудно было завязать с ними непринужденный дружеский разговор. От ребят он узнал, что лицей давно закрыт. Сейчас в этом здании обыкновенная трудовая школа. Занятия сегодня уже кончились. Из старых служащих в здании лицея живет бывший швейцар Анисим Хрисанфович Кандыба.
…Массивные сводчатые двери школы открыл гренадерского роста старикан в опрятной куртке и в грубых сапогах, начищенных до блеска. Жесткие голубые глаза из-под нависших густых бровей смотрели неприязненно.
— Что нужно?
Корабельников учтиво поздоровался:
— Здравствуйте, Анисим Хрисанфович. Можно к вам зайти? Мне нужно кое о чем с вами поговорить. Времени отниму немного…
Старик так и впился в лицо парня, стараясь уяснить себе, кто перед ним. Про себя подумал — наверное, кто-то из бывших лицеистов, но кто именно, вспомнить так и не смог, память стала слаба. Погладил коротко подстриженные, тронутые сединой усы, молодцевато расправил плечи, почтительно произнес:
— Милости просим.
По сумрачному прохладному вестибюлю прошли в швейцарскую. В узкой, освещенной единственным окном комнатке стояла железная кровать, застеленная лоскутным одеялом, комод, стол с клеенкой, две табуретки. Кроме икон в углу, на стенах висели две-три картинки из журналов.
«По-видимому, швейцар из отставных фельдфебелей, — подумал Володя, усаживаясь на услужливо подставленную хозяином табуретку. — Бобыль жил чинно, нелюдимо, в вечном подчинении, страхе за свое место. Извивался перед каждым чиновником с кокардой, лебезил перед богатыми лицеистами, за подачку готов был всячески услужить. А как сейчас? Чем живет? Неужели недоволен переменами? Уж очень неулыбчивый, угрюмый у него вид. Интересно, что он мне скажет?»
Старик, прикрыв ладонью рот, осторожно кашлянул, как бы напоминая о себе.
Корабельников встрепенулся. Что это с ним в самом деле! Сюда привело его не любопытство, не желание узнать, как жил и чем сейчас занимается бывший лицейский швейцар.
— Меня к вам, Анисим Хрисанфович, привело вот какое дело, — начал Корабельников с застенчивой улыбкой. — Я потерял одного своего знакомого, товарища, можно сказать… Он тут у вас в лицее учился. Фамилия его Ягал-Плещеев. Может быть, вам случайно известно, где он сейчас?