Конец цепи
Шрифт:
Кашель и лихорадку он сначала пытался объяснить для себя невинными причинами.
А зуд на спине, пожалуй, был самым заурядным.
Но когда пошла кровь и кожа размякла, он уже знал, в чем дело.
Сам же видел их в поставленных длинными рядами кроватях.
И сейчас стал одним из них и не хотел умирать, но не ему было решать.
В тот же вечер его загонят в некий переулок в Берлине и застрелят мужчины, одетые как медицинский персонал, и он исчезнет в машине скорой помощи, не являвшейся таковой.
Его
А желтый конверт, который мог спасти мир, останется лежать в ячейке камеры хранения на Центральном вокзале Берлина.
35
Шум набирающих обороты вентиляторов был хорошо знаком и напомнил о его прошлом.
Точно так же все происходило каждое утро, когда он включал свои компьютеры в массивном каменном здании на полковой базе в Кунгсенгене, и сейчас этот звук принес с собой знакомые ощущения.
Как будто он снова оказался на потертом офисном стуле. Катался под скрип его колесиков по серому линолеуму и осторожно потягивал ужасно горячий кофе с запахом утра и больших возможностей, но горький на вкус. Ощущение того, что он занимается чем-то важным, в чем знает толк, и что, даже если многое зависит от него, он в любом случае справится со своей частью.
Какое-то мгновение именно там он находился.
Зная, что стоит ему открыть глаза, и он окажется далеко-далеко оттуда.
Вильям стоял в своей рабочей комнате в замке.
Всего несколько часов назад он был здесь в последний раз, и все равно, казалось, только сейчас вернулся из далекой поездки. Он оставлял ее в вере, что у него самого и у всех других есть будущее, а потом увидел вещи, изменившие все основательно, и теперь снова оказался здесь и знал, что ему сейчас крайне необходимо время и именно его катастрофически не хватало.
Он мог не успеть.
Ему требовалось спешить, идти по кратчайшему пути, не останавливаясь, прыгать через ступеньки, двигаясь вперед, и, прежде всего, надеяться на удачу.
А он не любил этого.
Конечно, расчеты не входили в его обязанности, это была прерогатива умных машин, но их очередь еще не пришла. Сначала он хотел побыть наедине с шифрами, прикинуть все вручную и сделать их своими, познакомиться с последовательностями без компьютеров, так чтобы они стали просто инструментом в его руках, а не черной дырой, впитывавшей все в себя и выдававшей результат, который он сам не смог бы оценить.
Но время поджимало. Перед ним скрежетали, запускаясь, жесткие диски, лязгали, пока операционная система загружалась и готовилась превратить цифры в логику.
И в довершение всего он оживил тяжелый серо-зеленый ящик, стоявший в дальнем конце стола.
Сару.
Хорошо знакомый треск от экрана, когда заработала электронно-лучевая трубка.
Это была древняя машина, и все равно именно на нее он возлагал основные надежды. Возраст говорил против нее, но машину изготовили для одной-единственной цели, и, кроме того, он сделал это сам. И если бы он сейчас не сумел понять все шифры, оставалось бы только довериться ей.
Компьютеру с женским именем. Но прежде всего компьютеру.
Сейчас было не до воспоминаний о прошлом, и он попытался выбросить эти мысли из головы. Встал у стены и пробежался глазами по бумагам в последний раз.
Шифры.
И стихи.
Чума. Огонь. Конец.
И он покачал головой.
Сам же видел круги. Круги и точки на карте Коннорса, и ведь знал, что стояло за надписями, и всегда сходилось. Все уже началось. И если все предрешено заранее, разве он мог что-то изменить?
Никаких ответов не существовало, у него имелись только вопросы, и сколько бы раз он ни задавал их себе, все равно приходил к одному и тому же выводу.
Просто так все устроено.
И чем дальше он спрашивал себя, тем более детскими выглядели вопросы. И тем яснее становилось, что нет никаких ответов и что ответ не играет никакой роли.
Почему? Почему присутствуют тексты в человеческой ДНК?
Кто поместил их туда?
Никто.
Просто так было всегда.
Это был единственный возможный ответ. Не стоило искать ничего иного, поскольку каждый вопрос порождал новые, и перед ним открывалось целое море вопросов, на которые никогда не удалось бы ответить, и либо они свели бы его с ума, либо сделали философом. А Вильям, честно говоря, всегда подозревал, что это в принципе одно и то же.
Все так устроено, и было всегда, и не существовало никаких «почему». И эволюция могла создавать деревья, животных и насекомых, жужжавших просто в дьявольской тональности, пытаясь открыть какой-то чертов цветок, и все имело право на существование, а почему также не тексты в его ДНК?
Он чувствовал себя ребенком. Он, даже не любивший детей. Слыша свои собственные вопросы, начинал стыдиться их. Казалось, он с таким же успехом мог быть трехлетним и точно так же стоял бы здесь и бесконечно спрашивал примерно то же самое, заставляя кого-то отвечать на них. Пусть немного другое по содержанию, но суть ведь от этого не менялась.
Почему?
Почему небо голубое?
Словно существовал какой-то окончательный ответ.
Потому что солнечный свет рассеивается в атмосфере.