Конец цепи
Шрифт:
А потом Сара исчезла.
И ни о какой возможности использовать книгу уже не шла речь.
Сейчас он стоял с ней в руке. Чувствовал структуру материала, черную кожу, высохшую с годами. Она состарилась. Изменилась. Подобно тому, как происходит с людьми.
И наконец он открыл ее.
Взвесил ручку на руке, приложил ее к бумаге.
Ничто никогда не заставило бы меня вести дневник.
Это стало первыми словами, которые он написал в ней.
37
Согласно расписанию
Члены молодого семейства, только что занявшего небольшое купе, еле держались на ногах от усталости, но все равно были счастливы. У них получилась странная поездка, и ничего не вышло, как задумывалось, но в конце концов им удалось добраться туда, куда они хотели, и встретиться с теми, с кем они и планировали, и сейчас их путь лежал в Берлин, чтобы провести там несколько дней перед возвращением домой.
Родной дом. Они с содроганием думали о нем.
Всего три дня назад опоздали на свой поезд из-за крупной аварии на автостраде А10.
И подобного с лихвой хватило бы для двух взрослых, но когда тебе четыре и семь и ты полон ожиданий, двоюродные братья и сестры важнее всех разбитых машин на свете. В общем, в Мюнхен им пришлось добираться самолетом, и это обошлось очень дорого, но ничего не поделаешь.
А потом они сидели в теплых креслах у родни и смотрели на свой город, дважды подвергшийся разрушениям за один день. В Амстердаме творилось нечто непостижимое, и они уехали очень вовремя, но их мысли постоянно возвращались туда, они думали о том, что ждет их там, с кем они больше не смогут встретиться. Такие вещи запросто не выбросишь из головы, если ты взрослый.
Но дети есть дети. И жизнь для них – это происходящее сейчас, и их абсолютно не заботило то, с чем они столкнутся на родине.
Все ведь было одним большим приключением, а перспектива спать в поезде вызывала огромный восторг. Опять же парочке удалось вырваться на свободу, и они с горящими от возбуждения глазами носились между рядами кресел и успели очаровать проверявшего билеты кондуктора и продававшую конфеты тетеньку из вагона-ресторана, а также всех прочих пассажиров, прежде чем молодым родителям удалось увести их назад в купе. Где детвору ждали мягкие постели.
Одиннадцать часов спустя, без восьми девять утра поезд прибыл на Центральный вокзал Берлина, точно по расписанию. Все было как обычно, и люди устремились из вагонов на перрон и щурились от утреннего солнца, и никто не обратил внимания, что одно купе осталось запертым и с задвинутыми занавесками.
Пока почти через час уборщица не вставила ключ в замок его двери, чтобы войти внутрь и выполнить свою работу.
Операция, проходившая под названием «Сценарий ноль», давно стала предметом шуток.
Они называли ее «дополнительной льготой». С целью отогнать пугающие мысли, связанные с ней и с обстоятельствами, способными привести к ее началу, мысли о том, насколько ужасно принадлежать к крошечной группе, которая спасется, когда все человечество вымрет.
Естественно, сами предсказания не содержали ничего веселого. И поэтому заниматься ими было бы
Когда же сейчас шутка стала реальностью, всем уже стало не до смеха.
Приказ обнародовали на экстренной встрече личного состава. Весь персонал от командования до последнего охранника, всего пятьдесят четыре человека, включая медиков, собрались в ратуше. Воздух в зале дрожал он напряжения.
Все знали, что будет сказано.
И все равно новость ошеломила присутствующих и вызвала тысячи вопросов, вылившихся в массу поднятых рук. И не играло роли, как долго человек работал в Организации, три года, тридцать лет или еще больше, все отреагировали одинаково. А иначе и быть не могло, учитывая масштаб событий и их страшную сущность. Ведь «Сценарий ноль» входил в фазу один, а это означало, что они потеряли контроль над ситуацией.
Кроме того, требовалось спешить.
Для каждого имелись индивидуальные инструкции.
Одним следовало собрать и упаковать самое необходимое, лекарства, рабочие материалы.
Личные принадлежности приказали держать наготове, пространство, конечно, было ограничено, но никто не знал, что ждет впереди, и, если бы им удалось выжить и при этом не сойти с ума, было важно остаться самими собой. Никто не знал, как долго им придется отсутствовать, и если вопреки всему повезет не заболеть, было бы верхом идиотизма страдать от недостатка самого необходимого.
Общую часть написал Коннорс. И с точки зрения теории гордился своим трудом. Однако, стоя в Синем зале ратуши и излагая требования пункт за пунктом, он в глубине души признавался себе, что, будь его воля, он с удовольствием избежал бы такой чести.
А вокруг все сидели и слушали.
Все, за исключением больных, лежавших в своих кроватях, которым еще долго предстояло оставаться здесь, когда другие уедут.
И двух гражданских.
Их было жалко, конечно, но так он написал.
И ненавидел себя за это, но ничего другого не оставалось.
Ведь будь действительность логичной и естественной, никогда не понадобилось бы готовить подобные сценарии заранее.
Когда собрание закончилось, пришло время действовать, и все принялись за работу, точно следуя своим инструкциям.
Охранники. Медицинский персонал. Ученые и бюрократы.
Каждый выполнял свою часть.
Паковались, бегали, спешили, все согласно протоколу совещания.
И на всех их действиях лежал отпечаток страха, от которого невозможно было избавиться.
И шутка о дополнительной льготе уже абсолютно не казалась смешной.
Сол Уоткинс был худым, невысокого роста.
Пиджак мешком висел на его плечах. Под ним, как на вешалке, свободно болталась рубашка, заправленная в брюки, в которые вполне мог поместиться еще один доходяга вроде него самого. И они держались на талии с помощью ремня, из-за чего сильно напоминали сморщенную тряпку на зеркале в квартире умершего родственника. Казалось, он постирал себя при неправильной температуре, в результате дал усадку, и одежда стала большой ему, и он единственный во всем мире не замечал этого феномена.