Конец цепи
Шрифт:
– Я получил письмо, – сказал Уоткинс тихим голосом, словно собирался поведать им какую-то тайну. – За два дня до этого, пожалуй, меньше, я не знаю, все дни смешались, они позвонили и сообщили, что она умерла. Тонкий конверт, неровный почерк, словно…
Он колебался. Пытался найти подходящее слово.
– Словно? – спросил Альберт.
– Словно тот, кто писал, очень давно не держал в руках ручку.
Он посмотрел на них. Пожалуй, подобное было незначительной деталью, но для него являлось частью всего того, чего он не понимал. Единственно
– Никакой записки. Только это.
Он кивнул в сторону кармана Альберта. Клочка бумаги. За который сейчас отвечал кто-то другой.
– Это квитанция, – сказал Альберт. – Не так ли? Из камеры хранения?
И Уоткинс посмотрел на него. Уклонился от ответа, что явно означало «да».
– Мне скоро семьдесят, – сказал он. – Моя жена мертва. И я боюсь.
А потом сделал паузу.
Подобрал слова. Кивнул в направлении квитанции.
– Что бы там ни было, – сказал он, – это больше не мое.
Мужчина в черном костюме не ожидал увидеть Сола Уоткинса. Но это был именно он.
Двадцать минут назад он стоял внизу у эскалатора на этаж ниже уровня улицы, где находился его пост, погруженный в изучение расписания и различных карт, но в действительности держал под наблюдением все территорию по соседству.
И все равно его мозг отказывался принимать увиденное. Уоткинс. Это на самом деле был он.
Его голова мелькнула среди всех других наверху, проплыла мимо на пути от входа в глубь здания.
А потом он исчез среди людской толпы, и мужчина в костюме поспешил вслед за ним, пробираясь между сумок и магазинных касс, пытаясь снова поймать его в поле зрения.
И все время его мучила мысль, что их дело тут ни при чем. Что Уоткинс, скорее всего, оказался здесь случайно.
Но потом он попытался избавиться от этих мыслей и понять, как все могло обстоять.
Менее недели назад они видели, как их бездомный покинул Центральный вокзал. Они охотились за ним много километров, а потом он забежал в переулок и не смог больше оттуда выбраться.
Но документов, которые он должен был иметь при себе, у него не оказалось.
Вот и все, что они знали.
Тех, которые он должен был доставить Уоткинсу, но по какой-то причине не доставил.
И здесь напрашивался только один логичный вывод.
Именно по этой причине Стефан Крауз находился в здании вокзала.
Оставил их в ячейке камеры хранения.
И существовали две возможности, насколько можно судить. Либо он положил их там в качестве некой страховки своей жизни, чтобы его не убили, пожалуй, даже собирался забрать их позднее, например, с целью выторговать себе свободу. И в таком случае, наверное, следовало сказать, что он немного ошибся в оценке ситуации.
И если так обстояло дело, все должно было решиться само собой. По истечении недели из ячейки в отдел забытых вещей всегда приходил сигнал об истечении максимального
Вторая возможность выглядела более трудной с точки зрения противодействия ей. И именно поэтому он стоял здесь и наблюдал и побежал вверх по эскалатору, поэтому ему пришлось выяснять, какого черта Уоткинс делает на вокзале.
У Стефана Крауза отсутствовала квитанция. И это беспокоило их, поскольку на пути между ячейками камеры хранения и улицей он мог миновать по крайней мере три почтовых ящика. А значит, отправить ее кому-то по почте. И поэтому они сейчас держали вокзал под контролем.
На случай, если бы кто-то появился.
На случай, если бы кто-то спустился вниз к ячейкам и забрал что-то, выглядевшее как документы.
Но они и представить себе не могли в этой роли Сола Уоткинса.
Они же тщательно проверяли его почту, и дома, и в университете, и ничто просто не могло пройти мимо них. Он не получал никакой квитанции. Это было немыслимо.
Это можно было объяснить разве что совпадением. И он оказался здесь по делу, или пришел за покупками, или с целью приобрести билет. Но совпадения редко происходили случайно, как он сам любил говорить. В любом случае Сол Уоткинс находился на Центральном вокзале Берлина, и этого хватило.
Он имел четкие инструкции для подобной ситуации.
Достал телефон. Позвонил по первому номеру в списке.
Они должны прибыть через несколько минут, и, что бы ни случилось потом, ему отводилась роль стороннего наблюдателя.
40
Вильям должен был находиться в своей рабочей комнате, но только когда Жанин сдалась и постучала в дверь его спальни, он наконец открыл и впустил ее.
Она тяжело дышала, бегом поднялась по лестнице на его этаж, спешила по каменным коридорам широким шагом. И сейчас вошла к нему, закрыла за собой дверь и окинула взглядом его апартаменты, проверяя, что там нет никого другого.
Только теперь она заметила, что Вильям одет лишь наполовину – в джинсы, рубашку, душ он тоже явно успел принять, но почему-то не побрился. И, судя по его виду, что-то произошло внутри его. Он явно собирался обреченно поднять руки, так она все поняла. Энергия, которую раньше излучали его глаза, сейчас, казалось, иссякла, и это не должно было случиться, во всяком случае теперь.
– Надень пиджак, – сказала Жанин. – Нам надо поговорить.
Между ее двумя предложениями отсутствовала какая-либо логическая связь, и Вильям посмотрел на девушку. Не понимал суть, но это не играло никакой роли. Им действительно требовалось поговорить, и, прежде всего, ему.