Конец черного темника
Шрифт:
Дарнаба взглянул на Мамая и увидел в его глазах слёзы: «Вот оно, азиатское лицемерие...» — подумал, и рука невольно потянулась к рукоятке кинжала, висевшего на поясе.
— Кто же создал эту обитель? — подал голос из угла пещеры повелитель.
— Давным-давно это было, когда всей землёй правили первоцари. И был среди них Йима, подобно солнцу зовущийся «сияющий». Когда он приносил жертвы богу-творцу Ахурамазде, то молил, чтобы не было в его царстве ни болезней, ни голода, ни жажды, ни старости, ни смерти, чтобы всегда пятнадцатилетними по облику ходили отец и сын, чтобы не было созданной дайвами зависти. Тысячу лет правил на земле блистающий Йима. Но лишь незадолго
— В какой стране находится эта обитель? — снова вопросил повелитель, заворожённый рассказом иранца.
— А находится она в стране, где стоит суровая, гибельная зимняя стужа. «Эта страна — сердце зимы». Так повествует «Авеста».
Маг и учёный кончил рассказ, и в пещере на миг воцарилась тишина, лишь нарушаемая потрескиванием в огне поленьев. Вдруг «царь правосудный» вскочил из-за столика, взмахнул рукой и воскликнул:
— Я так и знал, что она должна быть там, эта обитель, прорицатель Фериборз. Она должна находиться у русов...
— Великий, — склонил голову Фериборз и скрестил на груди руки. Снова изящный перстень со львом, впаянным в ободок, приковал взор Дарнабы. — Я знаю, о чём ты думаешь... И я отвечу на мучающий тебя вопрос... Ты взойдёшь, о справедливый герой, на золотую вершину Хары. Ты сам создашь подобно сияющему Йиму свою священную обитель. И она должна быть там, где живут русы...
Прорицатель взял в руки посох, прислонённый к стене, и сказал:
— Видишь, он похож на посох русских монахов. Но он не станет твоим проводником в эту обитель. Наоборот — препятствием... Но ты сделаешь так, как сделаю сейчас я, — Фериборз поднёс посох к волосатой, тёмной от загара груди и переломил его.
Снова на его пальце ослепительно сверкнул перстень...
— А теперь, дорогие гости, я всё-таки угощу вас сомой…
— Спасибо, Фериборз, в другой раз. Ты и так сегодня доставил мне неслыханную радость. И если я достигну того, что задумал, в моём царстве ты будешь, Фериборз, после меня первым человеком.
Всю дорогу до ханского дворца Дарнаба раздумывал над тем, что увидел и услышал в пещере скалистого утёса на правом берегу Итиля.
«Сома... И давно ли Мамай пристрастился к этому напитку? И почему иранец так назвал его. Ведь в «Авесте» он зовётся хаумой... — Дарнаба вспомнил строки священных иранских гимнов: — Я призываю исцеление тобой, о золотистый хаума, — силу, победоносное исцеление, энергию для тела, всестороннее знание... — О хаума-царь, продли нам сроки жизни, как солнце весенние дни. Продли нам жизненный срок, о хаума, чтобы мы жили.
Хаума-сома, — гадал Дарнаба, — сок, обладающий сильными наркотическими свойствами, приводящими человека к галлюцинациям, бессознательному состоянию... Сомой зовут его индийские жрецы. Они принимают его во время пения священных заклинаний — мантров. Сома — отец гимнов, владыка песни: опьянённый им подобен певцу — пребывая в экстазе, он одновременно и чародей, знающий силу божественных заклинаний.
Сома — это процветание и свет, сура [72] — несчастье и темнота. Ведь почти такими словами укорял меня в пьянстве Мамай, словно уподобляясь индийским жрецам...
72
Сура — название обычного «светского» хмельного напитка.
Но ведь индийские жрецы-прорицатели служат во дворце Синей Орды Тохтамыша, вот там-то я и видел на указательных пальцах отмеченных милостью хана жрецов такие же перстни со львами, впаянными в ободки и кубки с изображением грифов, держащих в пасти оленей... Значит, никакой ты не иранец, Фериборз, а тохтамышский шпион! И не словами ли самого великого синеордынца ты подстрекаешь глупца Мамая к походу на Русь, чтобы потом, в случае поражения, открыть Тохтамышу путь в Золотую Орду... Ловко! — от этой догадки Дарнаба вспотел, и лицо его запылало жаром, а с губ вот-вот готово было слететь признание. Но он закусил губу, молчал, искоса поглядывая на Мамая, с опущенной головой скакавшего рядом. — И почему он пригласил меня к Фериборзу?.. Что за этим кроется?.. Дать понять, что он пробует сому, — вряд ли это в его интересах... Значит, о чём-то тоже подозревает великий и не хочет ли об этом спросить меня?.. Посмотрим».
Мамай поднял голову, пристально посмотрел в глаза итальянцу и спросил:
— Дарнаба, ты веришь в священные гимны «Авесты»?
Непонятная злоба захлестнула итальянца, вдруг вспомнившего коварные насмешки над собой Мамая, его ледяной холодок по отношению к себе... А разве не он, Дарнаба, привёл генуэзскую рать на помощь ему, повелителю, разве не служил Мамаю верой и правдой?! Вот и посчитаемся...
— Да, повелитель, верю, — сказал Дарнаба.
Но что-то похожее на укор совести, словно острой иглой, кольнуло в сердце: а как же рать? Как же славные арбалетчики?.. Разобьют Мамая — погибнут и они...
Но соблазн отомстить Мамаю был так велик, и представится ли такая возможность ещё, чтобы поквитаться, неизвестно, — что в данный момент Дарнаба готов был пожертвовать жизнью тысяч своих соотечественников.
«От судьбы не уйдёшь», — сказал себе Дарнаба, откинувшись в седле.
«А посох, который сломал Фериборз у себя на груди?! — продолжал размышлять Дарнаба. — Понятно, что попы и монахи на Руси всегда выступали союзниками князей в борьбе против Орды. Но, может быть, синеордынцам известно что-то большее, может быть, Тохтамыш знает про русских то, о чём и не догадывается этот бывший чёрный темник?..»
13. НА МОСКВЕ-РЕКЕ
Рассуждая о Тохтамыше, Мамай недооценивал его силу.
У правителя Синей Орды были на Москве свои люди, доносившие обо всём, что деется вокруг. Под видом торговцев, ремесленников и толмачей [73] жили они в районе Балчуга и Ордынки — дороги на Орду, к югу и юго-западу от Кремля. Ранее их поселения группировались вокруг баскакского двора, но митрополит Алексей распорядился баскаков потеснить с чудного места и основать здесь Чудов монастырь. А построен был он в 1365 году.
73
Толмач — переводчик.
Внизу монастыря находилось урочище Чертолье, овражистое и буерачное, заросшее лопухами и лебедой.
За два месяца до того дня, когда Мамай ездил на правый берег Итиля к Фериборзу, в одном из оврагов подмосковного Чертолья произошёл любопытный разговор.
...В овраге протекал ручей. В том месте, которое густо заросло ивами, ручей сильно расширялся и образовывал озерцо. Вокруг него трава была выбита копытами диких животных, приходивших сюда на водопой. Вот почему две лошади, уткнувшие свои морды в водоём, нет-нет да и поводили боками и косили по сторонам фиолетовыми зрачками глаз, — их чуткие ноздри ловили запахи волка, исходившие от следов.