Конец черного темника
Шрифт:
Закричала и проснулась, стуча зубами.
На её крик вбежали рабыни. Увидев, что с госпожой ничего не случилось, успокоились, сели в изголовье и в ногах. Чтобы унять дрожь, Фатима попросила двух любимых рабынь лечь рядом. Согревшись, госпожа снова заснула.
Поднялась Фатима с первыми лучами солнца и почувствовала вновь себя бодрой и жизнерадостной. «Прошла беда, а как же Акку?.. Жалко девочку, да ведь от судьбы не уйдёшь... Сколько я сама была на грани жизни и смерти. Не сосчитать... А вот сияет моя звезда, сияет... пока...» — приказала седлать лошадей.
— Я свою жизнь привязал к острию копья, и свой век к ремённому
Этого старца Батыр встретил в далёком горном осетинском ауле. Переходя речку, на мокрых валунах битакчи поскользнулся и вывихнул ногу. Его и принесли тургауды на руках в аул, где белоголовый старец-алан вправил Батыру кость. Лёжа у него в сакле, битакчи подолгу говорил со старцем. Мудрым человеком оказался алан Джанай. Батыр не захотел расставаться с ним и, может быть, поступил жестоко, разлучив его с родным домом. Уходя, старый Джанай взял горсть земли возле своей сакли, зашил её в кожаный мешочек и повесил на шею. И вот теперь вместе с воинами двигался он в неведомую ему Орду, к грозному чёрному темнику — как называли Мамая среди покорённых им народов, вкладывая в это прозвище особый смысл.
Джанай, едучи вместе с Батыром в кибитке, запряжённой двумя лошадьми, на его слова о том, что он посвятил свою жизнь богу войны, ничего не ответил, лишь покосился слегка на красивое лицо битакчи и в душе усмехнулся: «Вроде и на монгола не похож, а туда же... на поле битвы... Хвастун молодой. Жизнь, видите ли, привязал к острию копья... Я ведь твою жизнь знаю теперь, как свою собственную... Впрочем, неплохой юноша: честный, прямой, будет служить верно тому, кто отнёсся к нему с душой. И уничтожит всякого, кто нанесёт обиду. Я бы не желал быть его врагом. Впрочем, он выбрал меня в свои друзья, потому что я ему однажды помог. Только дружба эта мне вроде бы и ни к чему... Но я тоже буду служить ему верно», — так размышлял Джанай, глядя на степь. Он впервые видел такую ровную степь: вся его жизнь прошла высоко в горах, там, где селятся орлы, устраивают гнезда и выводят птенцов. А здесь только разве можно наблюдать их полёты...
— Батыр, но не забывай и о том, что наша красная жизнь толщиной всего лишь с нитку... И оборвать её могут в любой момент.
— Старый Джанай, я не совсем согласен с тобой, — с жаром воскликнул Батыр. — Если человек никогда не сдаётся, нитка его жизни становится как ремённая плётка... Мой отец, сотник, как-то в одном из походов попал к булгарам в плен. Там его ослепили. Но и тогда он вырвался из плена и нашёл дорогу в Сарай. И будучи слепым, он научил меня натягивать тетиву лука и рубиться саблей. И как знать, если бы не эти уроки, вряд ли бы сейчас ехал с тобой...
Джанай уже слышал историю поединка Батыра со старым десятником Абдукеримом из-за его молодой жены, которую Мамай отдал Батыру, сделав его потом начальником своей канцелярии. Но и оставив за ним все его воинские обязанности...
— Ну что ж, солнце светит тому, кто не боится его света... Я рад за тебя, Батыр. И говорю это, как если бы говорил тебе твой отец. Кстати, жив ли он?
— Нет, Джанай. С матерью они как-то поехали на лодке на другой берег Итиля. Поднялся ветер, лодка перевернулась, и они утонули. Но горевать мне долго не пришлось, потому что в шестнадцать лет я сел на коня, участвовал во многих походах. Мой последний боевой поход был на реку Вожу, где я чудом спасся.
— Ты прости меня, старого, Батыр, за вопрос... А хочу я спросить: кто твои родители?.. Вижу, что ты на монгола не совсем похож.
— Верно, Джанай... Глаз у тебя ещё как у сокола. Да, отец мой монгол, но мать пленная черкешенка. Поэтому и послал меня Мамай на Кавказ собрать войско.
— И, значит, мы идём на урусов? — не без робости спросил старец, опасаясь, что этим вопросом рассердит молодого военачальника.
Но, на удивление, Батыр не рассердился, а положил свою руку на руку старца, слегка сжал её и, глядя прямо в светлые очи Джаная, сказал, как бы выговаривая ему за излишнее любопытство:
— Это дело великого из великих... Наше — привести ему войско с Кавказа. А теперь я покину тебя, алан, пойду наблюдать переправу через Итиль.
Он махнул рукой. Кибитка остановилась. Батыру сразу подвели вороного коня, накрытого яркой синей япончицей с широкими ремёнными поводьями от уздечки, набитой медными нашлёпками в виде буйволов. Батыр надел сверкающий на солнце шлем с пучком белых перьев, заколол на груди поверх золочёной кольчуги зелёный плащ. Садясь на коня, легко взмахнул своё тело в седло, и Джанай, залюбовавшись им, вспомнил младшего сына, которого неизвестно куда угнали в рабство чёрные кизильбаши. Слёзы выступили на глазах старика, и, когда Батыр развернул коня навстречу двигающимся конным и пешим воинам, старый алан приветливо помахал ему рукой.
Батыр улыбнулся и, отъезжая, легонько стеганул лошадей, впряжённых в кибитку, и они взяли рысью, а вороной — галопом.
Много было конных, потому что Мамай приказал как можно больше брать лошадей с Кавказа. У некоторых всадников виднелись на груди ряды медных и железных пластин. На спине пластины не полагались: воин должен защищать свою грудь, только трусы прикрывают спину, убегая от врага...
Далее шли пешцы в панцирях и простых кольчугах с короткими копьями и круглыми щитами в левой руке. На правом боку у каждого была приторочена кожаная или холщовая сумка, в которой хранились медная миска для еды, ложка, несколько иголок с клубком ниток, кожаные лоскутья, кремень, трут и по две зажигательные гранаты. Всю эту экипировку велел взять Батыр. Перед походом он разбил войско на десятки по типу монголо-татарского, назначил десятников, сотников, тысячников и двух темников. Таким образом двигалось сейчас по хаджитарханским степям почти два тумена алан, черкесов, кабардинцев, грузин и армян.
На военном совете битакчи Батыр объявил о соблюдении железной дисциплины и о суровом наказании тех, кто нарушит её. Закон был таков, каким установил его Потрясатель Вселенной, его внук Батый и Мамай...
На берегу Итиля Батыр повелел войску остановиться и снова собрал военный совет. На этот раз он был краток:
— Не исполнивший приказ да увидит смерть, а замедливший переправу будет смещён на самую низкую должность, и его место займёт более расторопный.
Воины уже надували кожаные мешки — бурдюки, крепили себе на шею и спину доспехи и одежду, надевали вместо уздечки оброть с длинным ремнём — чембуром, держась за который руками и лёжа на животе на бурдюке, они будут переплывать реку.
А чтобы вода не попала коням в уши, повязывали им через шею и лоб кожаные наушники.
И переправа началась. На удивление Батыра, она прошла удачно. Он даже не мог и предположить, что так ловко кавказцы преодолеют широкую реку, — видно, сказались ежедневные тренировки на опасных горных потоках. Правда, утонул один сотник из черкесов, у которого развязался узел на надувном мешке, из него вышел воздух, и сотник, не умевший плавать, пошёл ко дну.
Когда об этом доложили Батыру, тот криво усмехнулся и, приглаживая рукой мокрые волосы, сказал: