Конец Хитрова рынка
Шрифт:
Но, несмотря на мою неприязнь к соседям, мне все-таки очень неприятно было присутствовать при обыске. В самом слове «обыск» было что-то постыдное, в равной степени унижающее обыскиваемых и тех, кто обыскивал. За годы службы мне приходилось принимать участие в десятках, а может быть, и в сотнях обысков. Но всегда я испытывал все то же чувство неловкости.
Во время обыска доктор, сгорбившись, сидел на стуле и молчал, а его супруга беспрестанно всхлипывала и, театрально всплескивая пухлыми руками, спрашивала, ни к кому в отдельности не обращаясь: «Что же это такое,
Она вызывала жалость и какое-то гадливое чувство.
После обыска, который длился около часа, чекисты составили опись изъятых ценностей, а их, к моему удивлению, оказалось немало, и старший, обращаясь к Тушнову, сказал:
— Вы, доктор, особо не волнуйтесь. Думаю, все это по недоразумению и вам золотишко возвратят. Так что зайдите ко мне послезавтра в МЧК. К тому времени выяснится.
Доктор встрепенулся.
— Спасибо, товарищ дорогой, спасибо. А не скажете номер вашего кабинета?
— Тридцать седьмой.
— Весьма благодарен, весьма, — забормотал доктор, запахивая халат.
Председатель домкома подписал протокол обыска и, зябко ежась, спросил у Тушнова:
— У вас случайно нет аспирина, Борис Семенович?
— Откуда же ему быть, милейший? — сказал доктор и даже протянул для чего-то руку ладонью вперед, как нищий на паперти. — Откуда?
Я знал, что Тушнов врет, что еще вчера он откуда-то принес несколько пакетов аспирина, который мадам Тушнова будет обменивать на Сухаревке, но уличать его во лжи не хотелось: в этой ситуации Глущенко обращаться с просьбой к доктору не следовало. Он видимо, и сам это понял: извинился за беспокойство и ушел домой.
Чекисты прошли ко мне в комнату.
— Еще в одну квартиру надо успеть, — сказал бритый. — Ну, покурим перед дорогой, что ли? Э-э! Зажигалку забыл! — похлопал он себя по карману. — Дурная голова!
Я достал из ящика письменного стола зажигалку-пистолет. Виктор сделал мне точную копию своей.
— Хороша вещь! — тоном знатока сказал бровастый. — Сам сделал?
— Приятель.
— Ювелир?
— Нет. Наш сотрудник. Сухоруков.
— Виктор, что ли?
— Да. А вы его знаете?
— Как же. Только не знал, что он мастер на такие штуки. Надо будет, Сережа, попросить, чтобы он нам тоже этакие сделал. На Хитровке он еще долго собирается сидеть?
— Не знаю.
— Зря только время тратит. Кошельков не дурак, к Аннушке не пойдет теперь…
Оказывается, чекисты были в курсе всех наших дел. Меня это расположило к бровастому, и я неожиданно для себя предложил:
— Зажигалку возьмите, мне Виктор другую сделает.
— Спасибо, — сразу же согласился бровастый. — Только баш на баш: ты мне зажигалку презентуешь, а я тебе перстенек.
— Что вы!
— Нет, нет, не отказывайся, обидишь, — и, сразу же переменив тему, спросил: — Как Савельев, помер?
— Нет, жив. Врачи говорят, поправится.
Бровастый засмеялся.
— Живучий мужик! Собаку в своем деле съел, а здесь все-таки промашку дал. Упустил Кошелькова, а?
— Не он упустил, Арцыгов.
— Вот как? Ну теперь долго искать будете…
— Ничего, отыщем и
— Вот это молодец, — засмеялся бровастый. — С такими ребятами Медведев не то что Кошелькова, а Сашку Семинариста с того света возьмет!
Поговорив еще о Кошелькове, чекисты распрощались и ушли. И тут только я вспомнил о Тузике. Во время обыска я его не видел. Ушел, что ли? У Тузика была привычка уходить, не попрощавшись, неожиданно. Но было уже слишком поздно. Куда его понесло?
За книжным шкафом что-то зашевелилось, и показалась взлохмаченная голова Тузика.
— Ушли?
— Да. А ты чего, там делаешь?
Тузик молчал. Лицо его было бледным.
— Испугался? — допытывался я. — Это же чекисты были, к Тушновым с обыском приходили.
Тузик вылез из-за шкафа, поежился и, все еще дрожа, сказал:
— Это Кошельков был… и Сережка Барин…
Серебряный перстень упал и покатился по полу.
Бежать, немедленно бежать следом! Но куда? Почему я не спросил документы? Из неприязни к доктору. А каждый человек, который мог причинить зло моему соседу, вызывал во мне симпатию.
Вспоминая сейчас об этом случае, я думаю, что, пожалуй, самым трудным для меня было научиться отделять работу от симпатий и антипатий.
Уже много лет спустя я чуть не упустил матерого бандита из-за того, что женщина, сообщившая о его местопребывании, вызвала во мне чувство острой неприязни. И, наоборот, был случай, когда, безоговорочно поверив молодому, обаятельному парню, заинтересованному в том, чтобы направить моих работников по ложному следу, я арестовал невинного человека, и только суд вернул ему доброе имя.
Конечно, с годами становишься опытнее. Учишься ловить фальшивые нотки в показаниях, чувствовать искренность и неискренность тона. Но старая поговорка «тон создает музыку» к нашей работе неприменима. Музыку в розыске создают только факты.
Вспоминая сейчас о своем знакомстве с Кошельковым, я улыбаюсь, но в те дни мне было не до смеха.
Тушнов не давал мне покоя.
— Извините, Александр Семенович, — говорил он, останавливая меня в коридоре, — но я был в МЧК и не нашел вашего приятеля. Если вас не затруднит, наведите, пожалуйста, справки. Мне сказали, что ордер на обыск моей квартиры вообще не выдавался… Неразбериха какая-то!
Что я ему мог ответить? Что то были не чекисты, а бандиты и я им помогал грабить?
Докладывая о происшедшем Мартынову, я ожидал всего: выговора, отчисления из уголовного розыска. Но Мефодий Николаевич выслушал меня молча.
— Что стоишь? — спросил он, когда я закончил свою исповедь.
— Но…
— Что «но»? Хвалить не за что, а ругать не к чему. От ругани дураки не умнеют. Это уж от бога.
Пожалуй, никто бы не смог больней ударить по моему самолюбию. Из кабинета Мартынова я выскочил в таком состоянии, как будто меня высекли на самой многолюдной улице. А ведь Мартынов наверняка расскажет обо всем Медведеву. Как я ему буду смотреть в глаза?