Конец Хитрова рынка
Шрифт:
— Кто?
— Баташов.
— Жив еще?
— Жив. Отощал только, пришлось подкормить.
— Свой паек отдал?
— Свой паек… Ну, дело не в этом. Думаю, надо мне в Вязьму вместе с Савельевым поехать. Можно его там застукать…
— Нос Арцыгову здорову утрешь.
— При чем тут Арцыгов? Что я, для Арцыгова стараюсь? Дурак ты, Сашка!
— Уж какой есть.
Но Виктор не обратил внимания на мою реплику.
— Тебя послушать, так мы работаем или для Арцыгова, или для Медведева, или еще для кого-то. Мы для Советской власти работаем и перед ней отвечаем.
— Ну
У Виктора зло сузились глаза, но вдруг он расхохотался.
— Пацан, честное слово, пацан!
Он обернулся ко мне, засучил рукава косоворотки.
— Ну как, может, попробуем еще разок?
Я испугался.
— Иди к черту! Мартынов увидит — обратно в гимназию отправит, скажет: дети не нужны. Пусти, ну что ты!
Но я уже барахтался на траве бульвара. Сухоруков сидел на мне верхом, крепко держа мои руки.
— Священной формулы не забыл?
— Витя, — взмолился я, — неудобно, увидят…
— Пусть смотрят! Пусть видят! — весело орал Сухоруков.
Когда мы встали и начали отряхиваться, я заметил, что с соседней скамейки на нас внимательно смотрят двое мальчишек с ранцами за плечами.
— Вы гимназисты? — спросил один из них с интересом.
— Точно, — подтвердил Виктор.
— А маузер вам в гимназии выдали?
— Разумеется, совет гимназии, чтобы учителей пугать… Двойку поставят — сразу оружие достаешь: смерть или пятерка. Очень здорово помогает. Теперь только круглые пятерки имеем.
— Врете… — неуверенно сказал мальчишка.
— Врут, — поддержал другой, — никакие они не гимназисты. — Он скорчил рожицу, шикарно сплюнул через выбитый передний зуб и солидно сказал: — Пошли, Петька! Им-то что, а нам еще к переэкзаменовке готовиться.
— Эй, орлы! — окликнул Виктор. — Закурить не найдется?
— Это можно, — сказал мальчишка с выбитым зубом. Он солидно, не торопясь, достал из кармана кисет, отсыпал на протянутый кусочек газеты махорки и спросил, кивнув на маузер, который явно не давал ему покоя: — Двенадцатизарядный?
— Пятьдесят пуль, и все отравленные индейским ядом, — доверительно сообщил Виктор. — У меня тут один знакомый вождь краснокожих на Лубянке сапожничает, в Россию за петушиными перьями приехал, говорит, в Америке с перьями худо стало: по приказу президента всех кур и петухов перерезали, так он ядом расстарался, на Сухаревке торгует…
— Вот трепач! — с восхищением сказал мальчишка и прыснул в кулак. — Ну и трепач!
— Факт, — скромно сказал Виктор, раскуривая самокрутку. — Ну, адью, коллеги! Советую только курево в кармане не держать, конфликт с мамашей назреть может.
Сухоруков хотел ехать в Вязьму, но Мартынов почему-то заупрямился.
— Мефодий Николаевич! Ведь мне это сподручней, — убеждал его Виктор. — Я Кошельковым и Сережкой Барином еще когда занимался!
— Нет, не поедешь.
— Почему? Все-таки я раскопал эту штуку.
— Все одно не поедешь. Везде хочешь
Мартынов командировал в Вязьму Савельева и Горе-ва, к которым затем присоединился Арцыгов.
Против включения в оперативную группу Арцыгова Савельев возражал.
— Горяч больно, — доказывал он Мартынову, — на такое люди потоньше да поспокойней нужны. Дельце-то деликатное. И с Петром Петровичем он не в ладах. Только мешать друг другу будут.
Может, Мартынов и согласился бы с Савельевым, если бы не упоминание о Гореве, которого он терпел только в силу необходимости.
— А я их целоваться не прошу, — резко ответил он. — Им вместе не детей крестить, а работать.
— Все-таки, — начал было Савельев, но Борода его перебил:
— Приказ читали?
— Какой?
— О моем смещении с должности начальника особой группы. Нет такого приказа? Значит, и разговор будем кончать. Поедут те, кого я пошлю.
Около двух недель никаких сообщений от оперативной группы мы не получали. Мартынов несколько раз пытался связаться с Вязьмой по телефону, но безрезультатно. Наконец в розыск поступила телеграмма: «Бандит Кузнецов, по прозвищу Кошельков, арестован. Будет днями конвоирован Москву Вяземской ЧК. Точка. При задержании преступника Савельев ранен. Точка. Находится излечении больнице. Точка. Горев. Точка».
Мартынов огласил телеграмму на оперативке. Казалось, с Кошельковым покончено, но радость была преждевременной… Позднее я узнал все подробности вяземской истории.
Оперативная группа, прибыв в Вязьму, первое время никак не могла напасть на след Кошелькова. Бандит словно сквозь землю провалился. Горев даже высказывал предположение, что Кошельков в Москве, а его записка предназначалась только для отвода глаз. Наконец Савельеву удалось восстановить старые агентурные связи, и он узнал, что Кошельков действительно в Вязьме. Через некоторое время выяснилось даже, с кем он встречался. Это была бывшая «хитровская принцесса» Натка Сибирячка, старая знакомая Савельева, которая покинула Хитровку в 1915 году. По сведениям, полученным Савельевым, Кошельков должен был быть у Натки вечером в субботу. К его встрече подготовились, но он не пришел. Не появился он и на следующий день, и в понедельник. Создалось впечатление, что бандит или почувствовал что-то неладное, или уехал из Вязьмы. Решено было арестовать Натку. Но это ничего не дало.
— Только и знаете, что людей понапрасну тревожить! Вам бы только и сажать безвинных! — кричала Натка истошным голосом, когда ее вели по улицам. — До революции душу выматывали, теперь мотаете! Бога на вас нет, легаши проклятые!
На допросе Натка все начисто отрицала. Кошелькова она, дескать, действительно знает, но никаких отношений с ним не поддерживала и не поддерживает. И чего ей только жить не дают спокойно! Кому она мешает? Что от нее, несчастной, хотят? Она такого беззакония не потерпит и будет писать жалобу самому Дзержинскому.