Конец истории и последний человек
Шрифт:
В то время как Северная Америка унаследовала философию, традиции и культуру либеральной Англии, возникшие после "Славной Революции", Латинская Америка унаследовала многие феодальные институты Испании и Португалии семнадцатого и восемнадцатого веков. Среди них — сильная склонность испанской и португальской короны контролировать экономическую деятельность к вящей славе своей, практически известная под именем меркантилизма. Согласно одному специалисту, "с колониальных времен до наших дней [бразильское] правительство никогда не уходило из сферы экономики в той степени, в которой это произошло в пост-меркантилистской Европе... Корона была верховным экономическим патроном, и вся торговая и производственная деятельность зависела от специальных лицензий, грантов на монополию и торговых привилегий". [182] В Латинской Америке стало общепринятой практикой использовать власть государства для отстаивания экономических интересов высших классов, которые научились этому от прежних праздных и неповоротливых классов Европы, а не от среднего класса, возникшего в Англии и во Франции следом за испанским завоеванием Южной Америки. Эти элиты были защищены своим правительством от иностранной конкуренции с помощью политики замещения импорта, принятой многими правительствами Латинской Америки с тридцатых по шестидесятые
182
Wemer Baer, The Brazilian Economy: Growth and Development, third edition (New York: Praeger, 1989), pp. 238—239.
183
Цифра из исследования Барансона приводится в Wemer Baer, "Import Substitution and Industrialization in Latin America: Experiencesand Interpretations", Latin American Research Review 7, no. 1 (Spring 1972); 95—122. Многие ранее слаборазвитые европейские и азиатские страны защищали зарождающиеся отрасли промышленности, но не ясно, явилось ли это причиной их раннего экономического роста. Как бы там ни было, но в Латинской Америке импортозамещение проводилось без всякого разбора и продолжалось куда дольше, чем это можно было бы оправдать защитой нарождающихся отраслей.
Давнее историческое предрасположение к меркантилизму сочеталось в двадцатом веке с желанием прогрессивных сил Латинской Америки использовать власть государства для перераспределения богатства от богатых к бедным во имя "социальной справедливости". [184] Это стремление принимало различные формы, в том числе трудового законодательства, введенного в таких странах, как Аргентина, Бразилия и Чили, в тридцатых — сороковых годах, и это законодательство препятствовало развитию отраслей с интенсивным использованием труда, которые были решающим фактором азиатского роста. Здесь левые и правые слились в своей вере в необходимость активного правительственного вмешательства в экономические дела. В результате такого слияния во многих латиноамериканских странах в экономике господствует раздутый и неэффективный государственный сектор, который либо пытается управлять экономикой непосредственно, либо перегружает ее огромными регуляторными издержками. В Бразилии государство не только управляет почтой и связью, но производит сталь, добывает железную и калийную руду, ведет разведку нефти, держит коммерческие и инвестиционные банки, вырабатывает электричество и строит самолеты. Эти компании общественного сектора не могут обанкротиться и найм на работу используют как форму политического покровительства. Цены в бразильской экономике и в особенности в этом общественном секторе определяются не столько рынком, сколько процессом политических переговоров между влиятельными союзами. [185]
184
Поэтому поводусм. Albert 0. Hirschmari,"The Turn to Authorittrianism in LatinAmerica and the Searchfor Its Economic Determinants" в сб. под. ред. David Collier, The New Authoritarianism in Latin America (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1979), p. 85.
185
Об общественном секторе в Бразилии см. Ваег (1989), рр. 238-273.
Или возьмем случай Перу. Эрнандо де Сото в своей книге "Другой путь" документально рассказывает, как его институт в Лиме пытался учредить фиктивную фабрику согласно формальным законным правилам, определенным перуанскимправительством.Прохождение необходимых одиннадцати бюрократических процедур потребовало 289 дней и 1231 доллар в видесборов и потерянной зарплаты (сюда же включены две взятки), или тридцать две минимальные месячные зарплаты. [186] Согласно де Сото, регуляторные барьеры на пути образования нового предприятия составляют в Перу главное препятствие предпринимательству, в особенности для бедных людей, и объясняют быстрый рост большой "неформальной" (то есть незаконной или внезаконной) экономики среди людей, которые не хотят или не могут преодолеть установленные государством барьеры для торговли. Во всех больших странах Латинской Америки существует значительный "неформальный" сектор экономики, создающий от четверти до трети общего ВНП. Нет необходимости говорить, что загонять экономику в нелегальные каналы — вряд ли можно назвать экономически эффективным поведением. Говоря словами романиста Марио Варгаса Льоса, "один из самых распространенных мифов о Латинской Америке состоит в том, что ее экономическая отсталость — результат ошибочной философии экономического либерализма..." На самом деле, утверждает Льоса, этого либерализма никогда не существовало, а существовала форма меркантилизма, то есть "бюрократизированное и замученное законами государство, которое считает, что распределять национальное богатство важнее, чем его производить", и это распределение принимает форму "концессий монополиям или статуса благоприятствования узкой элите, которая зависит от государства и от которой зависит само государство" [187]
186
Hemando de Soto, The Other Path: The Invisible Revolution in the Third World (New York: Harper and Row, 1989), p. 134.
187
В предисловии к тому же, стр. XIV.
Случаям катастрофического вмешательства государства в экономику в Латинской Америке имя легион. Наиболее примечателен случай Аргентины, которая в 1913 году имела ВВП на душу населения, сравнимый со Швейцарией, вдвое больший, чем у Италии, и составляющий половину от ВВП на душу населения Канады. Сегодня соответствующие цифры будут одна шестая, одна треть и одна пятая. Долгий спад Аргентины от состояния развитой страны обратно к состоянию слаборазвитой можно проследите точно до принятия политики замещения импорта в ответ на мировой экономический кризис тридцатых годов. Эта политика была усилена и институционализирована во время правления Хуана Перона в пятидесятых годах, который
"Отдайте народу, в особенности рабочим, все, что можно. Когда Вам покажется, что Вы уже отдали слишком много, отдайте больше. Вы увидите результаты. Все будут стараться напугать Вас призраком экономического коллапса. Но это все ложь. Нет ничего более эластичного, чем экономика, которой все так боятся, потому что никто ее не понимает". [188]
Справедливо будет сказать, что сегодняшние аргентинские технократы лучше понимают природу экономики своей страны, чем понимал ее Хуан Перон. Аргентина сейчас стоит перед пугающей проблемой расхлебывания наследства этой статической экономики, и по Иронии судьбы эта работа досталась одному из последователей Перона, президенту Карлосу Менему.
188
Цитируется в Hirschman (1979), стр. 65.
Мексика под руководством президента Карлоса Салинаса де Гортари куда смелее Аргентины Менема взялась за широкий спектр либерализационных экономических мер, включая снижение налоговых ставок и бюджетных дефицитов, приватизацию (между 1982 и 1991 годами продано 875 из 1155 компаний, принадлежащих государству), преследование уклонения от налогов и других видов коррупции со стороны корпораций, чиновников и профсоюзов, и открыла переговоры с США по договору о свободной торговле. В результате к концу восьмидесятых наблюдался трех-четырехпроцентный реальный рост ВНП и инфляция менее 20%, что очень низко по историческим и региональным стандартам. [189]
189
См. Sylvia Nasar, "Third World Embracing Reforms to Encourage Economic Growth", New York Times (July 8, 1990), pp. A1, D3.
Таким образом, социализм в качестве экономической модели оказался для развивающихся стран не более привлекателен, чем для развитых. Тридцать или сорок лет назад социалистическая альтернатива казалась куда более правдоподобной. Лидеры стран третьего мира в тех случаях, когда они бывали достаточно честны, чтобы признать колоссальные человеческие издержки в случае модернизации по китайскому или советскому образцу, могли возразить, что эти издержки оправданы целью индустриализации. Возглавляемые ими общества были невежественными, склонными к насилию, отсталыми и нищими. Эти лидеры утверждали, что модернизация в условиях капитализма тоже не без издержек, и в любом случае их общество не может ждать десятилетия, которые ушли на процесс модернизации в Европе и Северной Америке.
Сегодня эти аргументы теряют свою состоятельность с каждым днем. Азиатские НИЭ, повторяя опыт Германии и Японии в конце девятнадцатого — начале двадцатого века, показали, что экономический либерализм позволяет странам, поздно начавшим модернизацию, догнать и даже перегнать те, которые начали этот процесс раньше, и что эта целы может быть достигнута за пару тридцатилетий максимум. И хотя этот процесс не лишен издержек, лишения и трудности, которые пришлось пережить рабочему классу Японии, Южной Кореи, Тайваня и Гонконга, не идут в сравнение с полномасштабным общественным террором, развязанным в Советском Союзе или Китае.
Недавний опыт Советского Союза, Китая и стран Восточной Европы по превращению своей командной экономики обратное рыночную выдвигает целиком новую категорию соображений, которые должны удержать развивающиеся страны от выбора социалистического пути развития. Давайте посмотрим на вопрос глазами лидера герильи в джунглях Перу или черном городке в Южной Африке, который готовит марксистско-ленинскую или маоистскую революцию против своего правительства. Как было в 1917 и в 1949 годах, учитывается необходимость захвата власти и использование государственной машины принуждения для слома старого порядкам создания новых, централизованных экономических институтов. Но помимо этого, теперь необходимо учесть (мы рассматриваем случай интеллектуально честного повстанца), что плоды этой первой революции будут по необходимости ограничены: можно надеяться, что через поколение страна достигнет экономического уровня Восточной Германии шестидесятых или семидесятых годов. Конечно, это будет неслабое достижение, но необходимо предвидеть, что на этом уровне страна застрянет надолго. И если наш предводитель герильи хочет идти дальше уровня развития Восточной Германии со всеми его деморализующими социальными и экологическими издержками, то он должен предвидеть следующую революцию, в которой будет сметено социалистическое централизованное планирование и восстановлены институты капитализма. Но это тоже не будет легкой работой, поскольку к тому времени в обществе сложится абсолютно иррациональная система цен, менеджеры потеряют контакт с наиболее современными методами управления во внешнем мире, а рабочий класс утратит какую бы то ни было трудовую этику,, если она была раньше. В свете этих проблем, которые можно предвидеть заранее, куда легче покажется стать рыночным герильеро и вести прямо к этой второй, капиталистической революции, минуя стадию социализма. То есть надо будет сокрушить старые государственные структуры законодательства и чиновничества, подорвать богатство, привилегии и статус прежней социальной элиты, открыв ее международной конкуренции, и освободить творческую энергию собственного гражданского общества.
Логика поступательного движения современной науки предрасполагает человеческие общества к капитализму лишь в той мере, в какой люди могут ясно сознавать свои экономические интересы. Меркантилизм, теория зависимости и сонмы других интеллектуальных миражей не дают людям достичь этой ясности. Но опыт стран Азии и Восточной Европы дает теперь важный экспериментальный материал, на основании которого можно судить конкурирующие экономические системы.
Теперь наш Механизм может объяснить создание универсальной потребительской культуры на основе либеральных экономических принципов для третьего мира в той же степени, что для второго и первого. Невероятно продуктивный и динамический экономический миру созданный передовыми технологиями и рациональной организацией труда, оказался мощной гомогенизирующей силой. Он в состоянии объединить различные общества из разных уголков Земли физически, посредством образования глобальных рынков и создавая параллельные экономические стремления и способы действий в самых разных обществах. Привлекающая сила этого мира создает весьма сильное предрасположение для всех человеческих обществ в нем участвовать, а успех такого участия зависит от усвоения принципов экономического либерализма. Это и есть окончательная победа видеомагнитофона.