Конец истории и последний человек

Фукуяма Фрэнсис

В данной главе мы пытались поставить вопрос: есть ли у истории направленность? Мы это сделали в намеренно наивной форме, поскольку среди нас полно пессимистов, готовых отрицать, что у истории есть какое бы то ни было направление. Мы выбрали естественные науки в качестве предполагаемого "механизма" направленных исторических изменений, потому что это единственная масштабная человеческая деятельность, единогласно признаваемая кумулятивной, а потому направленной. Поступательное движение современной науки позволяет понять многие конкретные подробности исторической эволюции, например, почему люди ездили на лошадях и железных дорогах и лишь потом стали передвигаться на автомобилях и самолетах, или почему современные общества более урбанизированы, чем более ранние, или почему в индустриальных обществах политическая партия, профсоюз или национальное государство сменили Племя или клан в роли стержня групповой лояльности.

Но, хотя современные естественные науки и могут объяснить некоторые явления достаточно очевидным образом, есть множество других явлений — начиная от форм правления, выбранных конкретными обществами, — которые

наука объясняет лишь с большим трудом. Более того, хотя современная наука и может рассматриваться как возможный "регулятор" направленных изменений истории, она ни в коем случае не может считаться их причиной. Потому что немедленно возникает вопрос: почему именно современная наука? Пусть внутренняя логика науки объясняет, почему наука развивается именно так, как развивается, и делает то, что делает, сама наука не объясняет нам, почему человек развивает науку. Наука как социальное явление развивается не просто потому, что человек проявляет любопытство к устройству вселенной, но потому, что наука позволяет человеку удовлетворить свое желание безопасности и бесконечного приобретения материальных благ. Современные корпорации поддерживают научно-исследовательские работы не из абстрактной любви к знаниям, но чтобы зарабатывать деньги. Стремление к экономическому росту кажется универсальной характеристикой практически всех современных обществ, но если человек не есть просто экономическое животное, то мы сочтем приведенное выше объяснение неполным. К этому вопросу мы вскоре еще вернемся.

Мы сейчас не связываем никаких моральных или этических оценок с исторической направленностью, вызываемой современной наукой. Следует принять как данность, что такие явления, как разделение труда и растущая бюрократизация, глубоко двойственны в своем влиянии на счастье человека, как подчеркивали Адам Смит, Маркс, Вебер, Дюркхайм и другие социологи, впервые указавшие на эти факторы как на главные характеристики современной жизни. Мы никак не обязаны сейчас предполагать, что возможности современной науки по подъему экономической производительности делают человека более моральным, более счастливым или в чем бы то ни было лучшим, чем он был раньше. В качестве исходного пункта нашего анализа мы хотим предварительно показать наличие серьезных причин для предположения, что история, порожденная последовательностью действий современной науки, движется в едином согласованном направлении, и рассмотреть последствия, вытекающие из такого предположения.

Если открытия современной науки порождают направленность истории, естественно возникает вопрос: может ли этот процесс быть обращен вспять? Может ли исчезнуть доминация научного метода над нашей жизнью, и возможен ли для индустриального общества возврат к до-современному, до-научному обществу? Короче говоря, обратима ли направленность истории?

7. Варваров у ворот нет

В фильме "Воин дорог" австралийского режиссера Джорджа Миллера дана картина нашей современной нефтяной цивилизации, рухнувшей в результате апокалиптической войны. Наука утрачена, современные вестготы и варвары носятся на "харлеях" и пескоходах, похищая друг у друга бензин и боеприпасы, потому что технология их добычи и изготовления утрачена.

Возможность катаклизма, разрушающего нашу современного технологическую цивилизацию и внезапно возвращающего человечество к варварству, всегда была любимым предметом научной фантастики, особенно в послевоенный период, когда изобретение атомного оружия сделало такую возможность весьма правдоподобной. Часто такое варварство, в которое рушится мир, является не чистым возрождением ранних форм общественной организации, но любопытной смесью старых общественных форм с современными технологиями, и герцоги с императорами летают на космолетах среди звезд. Но если наши допущения о взаимосвязи современной науки и современной общественной организации верны, то такие "смешанные" исходы не смогут существовать долго: без запрета на научный метод или отказа от него современная наука в конце концов себя восстановит и вынудит воссоздание многих аспектов современного, рационального социального устройства.

Так что давайте зададимся вопросом: может ли человечество в целом обратить направленность истории путем утери научного метода или запрета на него? Этот вопрос распадается на два: первый — может, ли современная наука быть сознательно отвергнута существующими обществами; второй — может ли глобальный катаклизм послужить причиной невольной утраты современной науки?

Сознательный отказ от технологий и рационализированного общественного устройства предполагался многими группами, начиная от романтиков начала девятнадцатого века и кончая хиппи шестидесятых годов и аятоллой Хомейни с исламскими фундаменталистами. В настоящий момент источником наиболее последовательной и четкой оппозиции технологической цивилизации является экологическое движение. Современный энвайронментализм объединяет много различных групп и направлений, но наиболее радикальные среди них нападают в целом на весь современный проект овладения природой посредством науки и предполагают, что человек будет счастливее, если не манипулировать природой, но вернуть ее как можно ближе к исходному, до-индустриальному состоянию.

Почти все эти антитехнологические доктрины восходят к мысли Жан-Жака Руссо, первого философа нового времени, усомнившегося во благе исторического "прогресса". Руссо еще до Гегеля понимая историчность сути человеческого опыта, и то, что сама человеческая природа со временем меняется. Но он в отличие от Гегеля считал, что исторические изменения идут человеку весьма не во благо. Говоря о способности современной экономики удовлетворять потребности человека, Руссо во "Втором рассуждении" указывал, что истинных потребностей у человека очень

немного: нужно укрытие от стихий и пища; даже безопасность не является с необходимостью основным требованием, потому что она предполагает, будто люди, живя рядом друг с другом, естественно будут друг другу угрожать. [147] Все прочие желания человека для счастья существенными не являются; они возникают из способности человека сравнивать себя с другими и считать себя обделенным, если у него нет того, что есть у других. Эти желания созданы современным консюмеризмом, иначе говоря — человеческой суетностью, или тем, что сам Руссо называет человеческой amour-propre. Проблема здесь в том, что эти новые желания, созданные самим человеком в исторические времена, бесконечно растяжимы, и их в принципе невозможно удовлетворить. Современная экономика, при всей ее невероятной эффективности и инновативности, создает на каждое удовлетворенное желание новое, которое также необходимо удовлетворить. Люди становятся несчастливы не потому, что не могут удовлетворить некоторый фиксированный набор желаний, но потому, что все время возникает разрыв между новыми желаниями и их исполнением.

147

То есть Руссо в отличие от Гоббса и Локка утверждает, что агрессия не являетсяестественнойдлячеловекаи неотъемлемой частьюего естественногосостояния.Посколькууестественногочеловека Руссо потребностей мало, а те, что есть, относительно легко удовлетворяются, то нет причины грабить или убивать своих собратьев, нет причины на самом-то деле жить в гражданском обществе. См. Discours sur l'Origine, et les Fondaments de l'in?galit? parmi les Hommes в Oevres Complutes, vol. 3 (Paris: ?ditions Gallimard, 1964), p.136.

Руссо иллюстрирует это явление примером коллекционера, который сильнее переживает пробелы в своей коллекции, нежели радуется тому, что уже имеет. Более современный пример можно найти в сегодняшней весьма инновативной промышленности электронных бытовых приборов. В двадцатых и тридцатых годах вершиной потребительских вожделений было радио в семье. Сегодня в современной Америке вряд ли найдется подросток, у которого не было бы несколько штук приемников и который не был бы при этом крайне неудовлетворен тем, что у него нет приставки "нинтендо", или портативного CD-плейера, или пейджера. И к тому же очевидно, что приобретение этих предметов не повысит степень его удовлетворенности, поскольку японцы сразу же придумают какой-нибудь новый прибор, который подросток возжаждет приобрести.

Как же может человек стать счастливым? По утверждению Руссо, для этого надо соскочить с беличьего колеса современной технологии и бесконечного цикла порождаемых ею желаний и восстановить в какой-то степени цельность человека естественного. Естественный человек не жил в обществе, не сравнивал себя с другими, не жил в искусственном мире страхов, надежд и ожиданий, созданных обществом. Он был счастлив ощущением собственного существования, жизнью естественного человека в естественном мире. Он не пытался покорить природу с помощью разума: в этом не было нужды, поскольку природа по существу является благой, и разум не был естественным для человека как одиночного существа. [148]

148

Обсуждения значения этой природной целостности и sentiment de l'existence у Руссо см. Arthur Melzer, The Natural Goodness of Man: On the System of Rousseau's Thought (Chicago: University of Chikago Press, 1900) в частности стр. 69—85.

Критика человека цивилизации у Руссо поставила первый и самый серьезный знак вопроса над проектом покорения природы как таковым, над точкой зрения, считающей леса и горы источником сырья, а не местами отдохновения и созерцания для человека. Эта критика Человека Экономического, увиденного Джоном Локком и Адамом Смитом, остается основой для большинства современных атак на неограниченный экономический рост и является (зачастую бессознательной) интеллектуальной базой почти всего современного энвайронментализма. [149] По мере того, как прогрессируют индустриализация и экономическое развитие, а следующее из них разрушение естественной среды становится все более и более очевидным, критика экономической модернизации, предложенная Руссо, набирает все больше и больше сторонников. Можно ли представить себе возникновение крайне радикального знвайронментализма, который будет пытаться отвергнуть на базе обновленного руссоизма весь проект покорения природы, а также всю технологическую цивилизацию, которая на нем основана? Ответ, по разным причинам, скорее всего все-таки "нет".

149

Bill McKibben в работе The End of Nature (New York: Random House, 90),утверждает, будто мы вот-вот не оставим в природе ничего, не затронутого человеческой деятельностью. Конечно, это наблюдение верно, но Мак-Киббен ошибается в датировке этого момента лет на-четыреста. Первобытные племенные сообщества тоже изменяли природные условия своего обитания; разница между ими и современными технологическими цивилизациями лишь в масштабах. Но проект покорить природу и заставить ее служить благу человека был ядром научной революции начала новых времен; и поздно сейчас начинать жаловаться на манипуляции с природой в принципе. То, что мы сегодня считаем "природой" — будь то озеро в национальном парке Анджелес или Адирондакская тропа, — во многих отношениях такой же результат человеческого искусства, как Эмпайр-Стейт-Билдинг или космический шаттл.