Конец королевы
Шрифт:
— Но?… — повторил я твердым голосом.
— Ты сказал, что любишь меня, — прошептала она еле слышно.
— Да, — подтвердил я, — но это вовсе не значит, что я хочу с тобой переспать. — Честно говоря, мне страшно этого хотелось, но не при таких унизительных обстоятельствах. — В общем, мы вернулись на круги своя. Одна ночь по югославской таксе приравнивается к ста пятидесяти долларам? Не так уж и много, правда?
Она не успела ответить, раздался энергичный стук в дверь.
— Прошу тебя, Борек, — прошептала она, и красное пятно на щеке заполыхало огнем. Она снова прикоснулась к нему кончиками пальцев.
— Придется
— Завтра, Борек, завтра я тебе все объясню, — вполголоса проговорила Катаржина, сделала глубокий вдох и, когда снова раздался стук, произнесла глухим, бесцветным голосом еле слышное: — Войдите…
18
Войдите (нем.).
В комнату вошел мужчина лет пятидесяти, бочонок пива в элегантном наряде, с большим кожаным портфелем в одной руке и свернутым плащом в другой. Едва переступив порог, он замер в нерешительности. Движением бровей она просигнализировала ему, чтобы сохранял спокойствие, деланно улыбнулась и сказала:
— Es freut mich Sie zu sehen. Bitte, wollen Sie weiter und nehmen Sie Platz. — Свои слева она сопроводила грациозным жестом и пояснила: — Verzeihen Sie, mein Herr. Nur eine Minute. [19]
19
Рада вас видеть. Проходке, пожалуйста, и садитесь. Простите, мой господин. Одну минутку (нем.).
Валютный гость подошел к курительному столику, положил на него портфель и плащ. Тем временем Катаржина повернулась ко мне и сказала:
— На коленях тебя прошу, уйди. Завтра приду к тебе, клянусь…
Обе фразы она произнесла таким тоном, словно втолковывала мне, что я перепутал двери, и пан, которого я ищу, живет в соседнем доме.
Я изысканно поклонился ей и таким же ровным голосом произнес:
— Извините, что побеспокоил вас, уважаемая. С нетерпением жду новой встречи. И не забудьте припудриться, подкраситься и причесаться.
Небрежно кивнув ей и подарив извиняющуюся улыбку пивному бочонку, я выскочил из комнаты.
Это был, очевидно, знаток местных обычаев и постоянный клиент. Скорее всего ВГ — 200 марок плюс натуральная доплата. Фонари за собою он погасил.
На следующий день Катаржина появилась только на последней предобеденной лекции. Мы столкнулись в коридоре. Левая щека у нее отливала легкой синевой.
— Где мы можем встретиться? — деловито спросила она.
— Наверно, там же, где и вчера. Я без ума от таких уютных уголков.
Она даже глазом не моргнула.
— Хорошо, а когда?
— Я освобожусь только к вечеру.
— В шесть?
— Ну, скажем, в шесть.
— И прошу тебя: никому ни слова.
— Не робей, — успокоил я ее. — Все останется между нами.
И осталось. Все осталось между нами и ее клиентами. Она избавилась от них одним махом. Даже от Берта. Таинственный Берт, чье имя чаще других мелькало в блокноте Катаржины, оказался метрдотелем в гостинице «Метрополь». Был он чем-то средним между пастухом и менеджером торговли девками. К нему сходились все нити, он распоряжался всем, начиная от ключей к свободным квартирам и забронированным номерам и кончая адресами щедрых заграничных и местных клиентов, списком и телефонами готовых к услугам красоток.
— Если бы все обнаружилось, меня бы определенно ждала тюрьма. Но это исключено, я бы покончила с собой.
Она произнесла фразу ровным голосом, без всякого пафоса, и я поверил ей. Мы сидели в ее башенном будуаре, пили «мартини» (не «Хеннесси» и не из кружек). Чтобы ничем не напомнить мне о вчерашнем, она сделала другую прическу и надела иной наряд: вместо черного, с золотым шитьем, платья — синий костюм, а вместо крокодиловых туфелек — лакированные лодочки с пряжкой. Правда, синяк на щеке остался, тщательно закрашенный, но заметный.
Было еще одно, что я хотел узнать.
— Зачем ты это делала?
Она ответила не сразу, только чуть заметно скривила губы и перевела взгляд на стену, где над полочкой с оловянными кружками висело большое полотно, изображающее лежащую девицу с водопадом распущенных волос. Хотя автор не придерживался фотореалистической манеры, нетрудно было угадать, кто послужил ему моделью.
— Чего молчишь? — проговорил я, когда тишина стала слишком долгой и гнетущей. — Давай называть вещи своими именами. Деньги не пахнут, верно?
— Ах нет, не говори так, — вздохнула Катаржина и энергично завертела головой. Потом отвела взгляд от портрета и неожиданно спросила: — Тебе здесь нравится?
— Очень! — ответил я. — А почему ты спрашиваешь?
— Интерьер продумал один художник, ему и квартира принадлежит… То есть у него ордер на квадратные метры, но все остальное тут — мое, от ковра до картин на стенах. — Она махнула рукой в направлении своего портрета. — Это я получила в подарок к своему двадцатилетию. Его тоже рисовал он. Имя тебе ничего не скажет, в искусстве он пока что не очень большая фигура, так что лучше обойтись без имен. Но я в него влюбилась…
Она потянулась к коробке, где лежали американские сигареты.
— Я редко курю, только когда расстроюсь, а про него не могу вспоминать без волнения. — Нервно стряхнув пепел, Катаржина горько улыбнулась: — История вполне банальная, но я всегда реву, когда…
— Послушай, — прервал я, — я ни о чем тебя не спрашивал.
Катаржина снова завертела головой.
— Нет уж, я хочу все объяснить. — Протянув руку, она на миг сжала мне запястье. — Не волнуйся, в детали вдаваться не стану. Я была обычной влюбленной, и в девку меня превратили французские масляные краски. Они были ему нужны, купить их можно только на валюту, вот я для него и постаралась. А потом швырнула их ему в лицо. — Она раздавила в пепельнице едва начатую сигарету, и глаза ее лихорадочно заблестели. — Он расхохотался как сумасшедший и заявил, что не стоит так переживать, потому что физическая ревность — это буржуазный предрассудок… — Она медленно обвела взглядом свое комфортабельное жилище. — Раньше здесь были только паутина, холод собачий, два мольберта я скрипучая кушетка… А потом он нарисовал этот портрет. — Она проглотила слюну и грустно добавила: — Так что ты прав: все началось из-за денег, ну, а дальше — обычная инерция. Катиться с горы всегда легче.