Конец лета
Шрифт:
– Ты оторвался от жизни, брат.
– Значит, тогда ты протестуешь, стоя в пикетах с плакатом «Лучше любить, чем воевать»? – произнес он с нарочитым американским акцентом, что оказалось для меня столь же неприятно, как вечное подшучивание над моим ужасным английским произношением в Калифорнии.
Я высказала ему все это, добавив:
– Если я вздумаю протестовать, ты будешь первым, кто это узнает.
Его глаза хитро блеснули, и он перевел разговор на другую тему:
– Как поживает твой отец?
– Отрастил бороду и стал похож на Хемингуэя.
– Представляю.
Две кряквы опустились на озеро, оставив за собой пенистый
К тому времени я страшно проголодалась. На столе красовались яичница с беконом, мармелад и румяные, обвалянные в муке булочки, каких я больше нигде не пробовала. Пока я насыщалась, Синклер с бабушкой поддерживали светскую беседу, обсуждая последние новости в газетах, результаты выставки цветов, письмо, полученное бабушкой от родственника, живущего в местечке под названием Мортар.
– Какого черта он забрался в такую даль?
– Там все гораздо дешевле и климат теплее. Потом, он очень страдает от ревматизма.
– А как он коротает дни? Катает туристов на лодке по заливу?
Тут до меня дошло, что они имели в виду Мальту. Мортар... Мальта... Я действительно насквозь американизировалась.
Когда бабушка принялась разливать кофе, я заметила, что в свои семьдесят она выглядит именно такой, какой я ее запомнила. Высокая, величественная и очень красивая: ее светлые волосы всегда были безукоризненно уложены, а глубоко посаженные глаза под тонкими изогнутыми бровями светились голубым, проникающим в самую душу огнем. (Сейчас бабушка казалась удивительно доброй, но я прекрасно знала, как много могли сказать эти глаза, когда она всего лишь осуждающе приподнимала бровь и холодно глядела на тебя.) Ей шла любая одежда, ее ничто не старило. Предпочтение бабушка отдавала мягким твидовым юбкам и кашемировым кардиганам. Днем она не расставалась с любимым украшением – коралловыми сережками в форме слезинок. По праздникам на ее вечернем бархатном платье сияла скромная бриллиантовая брошь. Бабушка была довольно старомодна и всегда переодевалась к обеду, даже если на дворе стояли обычные будни и мы довольствовались омлетом.
Задумчиво глядя на сидящую во главе стола женщину, я вспомнила, что в жизни она хлебнула горя. Муж ее давно скончался, дочь она тоже потеряла, а теперь еще и сына, непоседу Эйлуина, который предпочел жить и умереть в далекой Канаде. Синклер и я – вот все, что у нее осталось. Да еще «Элви». Спина бабушки до сих пор оставалось прямой, а манера поведения – бодрой и деловой, и, слава богу, она совсем не походила на тех старух, что днями напролет твердят о близящемся конце. Нет, она интересовалась происходящим, была невероятно активной и любознательной. Несокрушимой, с облегчением сказала я самой себе. Именно так. Несокрушимой.
После завтрака мы с Синклером отправились в долгожданный обход острова по заповедным местам. Первым делом побывали на кладбище, где осмотрели все надгробия и заглянули в зияющие оконные проемы разрушенной часовни, потом перелезли через стену и вышли в поле, где на нас с любопытством уставились пасущиеся коровы и овцы, затем, наконец, вышли к озеру. Вспугнув уток, мы затеяли игру в «блины», и Синклер победил. Посетили мы и пристань, и, конечно, там стояла та самая дырявая старая лодка, на которую по-прежнему было страшно смотреть. Когда мы пошли к ней по шатающимся доскам, мне стало не по себе.
– В один прекрасный день здесь кто-нибудь провалится в воду, – предсказала я.
– Какой смысл их чинить, если тут никто не ходит?
Мы обогнули озеро и направились к раскидистому буку, в ветках которого до сих пор виднелись остатки нашего шалаша, миновали березовую рощу с опадающими листьями. Затем повернули обратно и неторопливо побрели мимо заброшенных свинарников, курятников и конюшен. Попался нам и старый каретный сарай, давным-давно переделанный под гараж.
– Хочешь, я покажу тебе свою машину? – предложил Синклер.
Повозившись с засовами, мы с трудом отворили тяжелую скрипучую дверь, и рядом с бабушкиным благородным «даймлером» я увидела приземистый темно-желтый «лотус-элан» с черным верхом. От этого автомобиля так и веяло чем-то зловещим.
– Давно она у тебя? – спросила я.
– О, месяцев шесть. – Синклер сел в машину, включил двигатель, зарычавший, как рассерженный тигр, и выехал из гаража, забавляясь, как ребенок, получивший новую игрушку. Он с нескрываемым удовольствием демонстрировал мне ее примочки: окна с электрическим приводом, хитрое устройство для поднятия и опускания складного верха, автоматическую противоугонную сигнализацию, колпаки на передних фарах, которые поморгали нам, как глаза чудовища.
– Сколько миль она делает в час? – нервно поежилась я.
– Сто двадцать – сто тридцать, – с деланным безразличием пожал он плечами.
– Пусть, но только без меня.
– Послушаем, что ты скажешь, трусишка, когда прокатишься с ветерком.
– На наших дорогах больше шестидесяти нельзя – занесет, – заметила я. Когда Синклер вышел из машины, я удивилась: – Обратно ставить не будешь?
– Нет.– Он посмотрел на часы. – Мы договорились пострелять голубей.
Я понимающе кивнула. Только в Шотландии мужчины постоянно рвутся бродить по лесам и болотам, забыв про все домашние заботы. Вот уж действительно – охота пуще неволи.
– А когда вернешься?
– Вероятно, к чаю, – усмехнулся он. – Знаешь, давай после чая заглянем к Гибсонам. Они тебя ждут не дождутся, и я обещал им визит.
– Хорошо, сходим.
Мы свернули к дому. Синклеру нужно было переодеться и приготовиться к охоте, а мне – распаковать вещи.
Поднявшись в свою комнату, я поежилась от холода и с грустью вспомнила о калифорнийском солнце и центральном отоплении. Хотя «Элви» был обнесен толстой стеной и фасадом выходил на юг, в доме постоянно горел огонь и грелась вода, но холод все равно гулял по всем спальным. Раскладывая одежду по ящикам, я пришла к заключению, что, несмотря на массу ее достоинств, она не согреет меня. Для Шотландии нужно покупать новую. Хорошо бы бабушка помогла мне в этом.
С этом мыслью я пошла искать ее и обнаружила на кухне. На ней был видавший виды плащ и резиновые сапоги, а в руках бабушка держала корзинку.
– Ты-то мне и нужна, – обрадовалась она. – А где Синклер?
– Отправился на охоту.
– Ах да, он предупредил, чтобы его не ждали к завтраку. Пойдем, ты поможешь мне собрать брюссельскую капусту.
Мы немного задержались, подбирая для меня подходящую обувь и старое пальто, потом вышли навстречу спокойному утру и направились в обнесенный стеной огород. Уилл, садовник, уже копался там. Он поднял голову, заметив наше приближение, перестал работать и, осторожно ступая меж свежевскопанных грядок, засеменил к нам.