Конец Осиного гнезда(изд.1960)-без илл.
Шрифт:
Можно объяснить это тем, что раньше в большинстве случаев я действовал один, только дважды - с Криворученко, а сейчас меня окружали друзья. Пусть нас было немного, это неважно. Но наш маленький отряд был крепко спаян чувством боевого содружества, каждый чувствовал рядом крепкое и надежное плечо товарища. Как много это значит!
Собственно, своих друзей, исключая Фому Филимоновича, я знал очень мало. Но главное я уже ясно видел: их, таких непохожих друг на друга, с такими разными характерами, привычками, возрастом, роднили драгоценные качества, присущие миллионам советских людей, - честные убеждения, чистые помыслы
Ради этой любви они готовы были идти на все испытания и жертвы. Разведчиками в неприятельском тылу они стали по велению сердца. Они гордились своим участием в разведывательной группе, и в их стойкости и надежности я не сомневался.
Это были простые, трудящиеся советские люди. Никто из них нисколечко не походил на загадочных и таинственных разведчиков-сверхчеловеков из некоторых приключенческих книжек: ни Логачев, работавший до войны инспектором техконтроля на фабрике, ни Березкин, перевозивший на тракторе-тягаче кругляк с места порубки на лесной склад, ни Ветров и Таня вчерашние обыкновенные школьники, ни, наконец, старик Кольчугин, бывший столяр городского коммунхоза. Никто из них не думал и не помышлял стать разведчиком. Но пришли грозные дни народной, священной войны - и они просто и естественно встали в ряды бойцов советской разведки.
Повторяю, я знал друзей очень мало, но уже любил каждого из них. Любил Таню - девушку с нежной и ясной душой, разделявшую опасную жизнь своего деда и отдавшую сердце моему покойному другу Семену; любил горячего парня, мастера на все руки, "цыгана" Мишу Березкина; любил уравновешенного, полного силы и здоровья, немногословного Николая Логачева; любил Фому Филимоновича - старика с плутоватыми глазами и чудесным сердцем; любил мечтателя и умницу Сережу Ветрова.
Любил их и верил им. Это придавало мне силы и вселяло веру в успех дела.
План налета на "осиное гнездо" был в общих чертах намечен еще в первые дни моего пребывания на Полюсе недоступности. Гибель Семена и то новое в обстановке резиденции Гюберта, о чем сообщил Фома Филимонович, внесли серьезные поправки в план. Точное время и дату операции установил, как ни странно, сам Гюберт, которому приспичило предпринять в субботу вылазку на охоту. Не ведая того, он заставил события развертываться с гораздо большей быстротой, чем это предполагалось.
Сегодняшняя наша рекогносцировка преследовала единственную цель разведать путь, которым мы будем подбираться к "осиному гнезду", и подходы к нему.
Нам предстояло пройти туда и обратно более двадцати километров. Мы шли налегке, захватив с собой лишь оружие, бинокль и по нескольку сухарей. Наш маршрут проходил лесом, по бездорожью, по прямой линии, от озера до "осиного гнезда".
Селезневка осталась вправо. Прежде чем пересечь большак, идущий от Ловлино на Селезневку, мы просидели перед большаком в засаде три часа.
Наши спины жарило послеполуденное солнце, а мы лежали и наблюдали за движением по большаку. Собственно, то, что мы увидели, нельзя было назвать движением. За все время в обе стороны проследовали четыре телеги и одна грузовая машина. Подводы были местные, крестьянские, а машина военная. Ее кузов был доверху завален набитыми мешками, на которых восседали четыре гитлеровских солдата.
Мы пересекли большак и, уклонившись немного от основного маршрута, выбрались к дороге между Опытной
– хотя, судя по всему, поддерживалась в надлежащем порядке.
Березкин высказал догадку:
— А что, если проезд закрыт?
Я послал его проверить дорогу. Он сторонкой, лесом, направился на разведку, а через полчаса вернулся и доложил:
— Так и есть. Написано: "Внимание! Мины! Проезд закрыт".
Затем мы предприняли вылазку на большак, ведущий из районного центра в "осиное гнездо". И здесь проезд был закрыт. Наконец мы решились на самый опасный шаг - подобраться поближе к "осиному гнезду". Затея чрезвычайно рискованная, но риск был оправдан. Предстоящая операция требовала ясного представления о месте, где нам придется действовать.
Соблюдая величайшую осторожность, мы подбирались к "осиному гнезду" густым лесом. Идти было трудно, но такой лес нас вполне устраивал. Только на самых подступах к бывшему дому отдыха, где Гюберт разместил свою Опытную станцию, лес стал редеть.
Дальше мы не пошли. Я выбрал сосну, возвышавшуюся над остальными деревьями и взобрался на нее. С высоты станция была видна как на ладони. По моим подсчетам, до нее оставалось не менее километра, но меня выручил девятикратный бинокль. Я выбрал сук попрочнее, уселся на него верхом, раздвинул ветви и стал наблюдать.
Мое представление (со слов Фомы Филимоновича) о станции полностью совпало с тем, что я увидел. Это имело огромное значение. Следовательно, все детали нашего плана надежны и точны.
Я отчетливо увидел каждое строение, радиоантенну, колодец посреди двора, гараж, баню, склад. По двору сновали люди.
На этом наша рекогносцировка на местности окончилась.
К озеру мы вернулись, когда солнце уже закатилось. С воды поднялась стая уток, со свистом промчалась над головами, покружилась и снова шлепнулась на воду. Послышалось недружное приглушенное кряканье…
Перед сном я спросил Логачева:
— Сколько времени тебе понадобится, чтобы добраться до партизан.
— Сутки, - не задумываясь, ответил он.
— Не дури!
– сказал я.
– За сутки не обернешься. Километров пятьдесят будет, не меньше.
— Обернусь, если надо.
— Спешка не нужна. Ты должен вернуться в субботу утром. Не позднее. Утром в субботу, а сегодня среда. Понял?
Логачев кивнул головой.
— Пойдешь с рассветом.
— Хорошо.
При свете карманного фонарика я сочинил письмо командиру партизанского отряда, свернул в трубочку, вставил в винтовочную гильзу, заткнул пулей и вручил Логачеву.
43. ПАРТИЗАНЫ
Ночью с пятницы на субботу прошел дождь, густой, стремительный, короткий, и промочил нас до нитки. Мы забились под елку, но и елка не спасла. Волей-неволей, чтобы обогреться и просушить одежду, мы вынуждены были развести огонь.
Правда, это было уже под утро, когда небо побледнело и на востоке погасли звезды. Костер нам дался не так легко. Мы исчиркали целый коробок спичек, прежде чем удалось разжечь влажную березовую кору. Потом мы поочередно раздували слабенький огонек. Дули старательно, изо всех сил, до того, что кружилось в голове и двоилось в глазах. В конце концов костер разгорелся. Мы обогрелись, высушили одежду, сварили суп, заправленный пшенной крупой.