Конец Осиного гнезда (Рисунки В. Трубковича)
Шрифт:
Я не мог сразу ответить. Наконец откашлявшись, бросил закрутку в печь и едва выдавил из себя:
— Табачок, будь он проклят!…
— Это с непривычки,- успокоил меня старик.- А вообще,конечно,табак дрянь, горлодер.
Я отдышался окончательно, закурил свою сигарету и опросил старика:
— Зовут-то тебя как, отец?
— Фомой Филимоновичем Кольчугиным…
— Из местных?
— Не совсем. Однако недалече отсюда, из черниговских.
— А сюда как попал?
— Кого же сюда пошлют? Некого. В старину говорили, что на безрыбье и рак рыба,а я говорю:на безлюдье и Фома человек. Вот и пригодился Фома.Народу-то
Все это звучало более или менее правдоподобно.Я знал,что гитлеровцы берут даже в свои военные учреждения на черную работу русских людей. Но Опытная станция представляла собой не обычное учреждение. Это был строго засекреченный разведывательный пункт. Попасть сюда было не так легко!
— Хитришь, отец,- шутливо заметил я и подмигнул Фоме Филимоновичу.- К нам первого встречного не возьмут, даже если он самый лучший в городе работяга. Видно, по чьей-то рекомендации сюда пристроился.
— Ага… Что-то вроде этого,- кивнул Фома Филимонович.- Без этого трудно теперь.На бирже труда заручка оказалась.Землячок мой в каких-то начальниках ходит там,а мы при царе у одного помещика с ним лет пять работали. Не забыл он Фому, закинул за меня словцо- и выхлопотал мне местечко. Вот комендант ваш и забрал меня. Я ему перво-наперво дровец припас, навозил, наколол с солдатами, дымоходы прочистил да и за лошадками приглядываю. Солдат что? Нынешний солдат к лошадям непривычный. По этой части и за солдатом глаз нужен.
— А кем работал у помещика?
— Конюхом.
— Ну и как жилось тебе у помещика? — спросил я.
— А как? Неплохо жилось, царство ему небесное. Душой не буду кривить, хорошо жилось. Помещик хоть и немец, а славный был человек. В почете я был у него, как спец по охотничьим делам. А он уж так любил эту охоту, что и обсказать трудно. Нашему начальнику сто очков вперед дать мог.
— Вот как…
Старик был словоохотлив, но с хитринкой. Эта хитринка проглядывала в осторожности, с которой он ронял каждое слово.
— Ну, покалякали и хватит,- заключил он, подтягивая поясок.- Сейчас подброшу вам,господин хороший,еще дровец охапки две, и теплынь у вас будет, как в баньке.
— А на дворе холодно? — поинтересовался я, чтобы задержать старика и продолжить беседу.
— А с чего оно быть теплу-то?- ответил старик.- Времечко такое подоспело: ни на колесах, ни на полозьях. К зиме поворачивает… А вы из Москвы будете?
Я кивнул.
— Славный, сказывают, городишко.
— Ничего, подходящий… — в тон ему заметил я. — А как тебе платят здесь?
— А платят аккуратно,кажную неделю.Ну и харчишки…- И он улыбнулся.-Насчет заработка что можно сказать? От такого заработка не помрешь, а хором не наживешь.
— Не тяжело тебе в твои годы с лошадьми и печками возиться?
— А што… лихо нам не страшно, всякое видывали. — И он опять улыбнулся.
— Почему зубы не лечишь?- спросил я, увидав у него во рту желтые корешки.
— Лечить-то уж нечего, господин хороший. За шестьдесят пять годков все дочиста и съел.
— И пиджачишко у тебя не по сезону, легонький. Шубу надо.
— Шубу моим
— Это ты зря. О смерти нечего думать…- заметил я и спросил, какая семья у Фомы Филимоновича.
Он рассказал, что имеет двух сыновей. Жену похоронил в двадцать девятом году. Старший сын в финскую войну потерял на фронте руку, но, вернувшись инвалидом,снова поступил на обувную фабрику.Вместе с фабрикой эвакуировался куда-то в глубь страны, и слух о нем пропал. Второй сын не успел окончить техникум, где сейчас находится- неизвестно.А внучка,от старшего сына, живет с Фомой Филимоновичем.
— Вот так и живем, господин хороший,- закончил старик.- Пойду припасу вам дровец, — и, переваливаясь, зашагал к двери.
Я взглянул на часы и заторопился. Через четверть часа должен был начаться урок по радиоделу, а я еще не завтракал. Я быстро оделся, наскоро умылся и помчался в столовую. Быстро покончив с едой и кофе, я поспешил обратно.
Со своим учителем Вальтером Раухом я столкнулся в дверях. Он куда-то торопился. Вернувшись в свою комнату, он сунул мне в руки какой-то иллюстрированный журнал, сказал, чтобы я подождал его, и исчез.
Окно его комнатки, как и моей, выходило в лес. Здесь Раух жил. Здесь и занимался со мной. Работал он на радиоцентре, в отдельном домике.
Я полистал журнал и положил на стол. Взгляд мой остановился на огромных часах,стоявших в углу на тумбочке.Они меня заинтересовали в первый же день, но при Раухе разглядеть их внимательно я не мог.Часы были аккуратно вделаны в резной деревянный футляр в виде старинной готической башни. В нижней части башни имелись воротца, обитые красной медью, с двумя медными кольцами вместо ручек, а шпиль башни венчал пятиконечный крест с распятием. Башня была обнесена рвом, над которым висел перекидной мостик на цепях. Очевидно, футляр делал искусный мастер. Ажурная резьба на карнизах, каждое бревнышко, каждая деталь,звенья цепи, деревянный крест- все было выточено с душой, с любовью. А над воротами башни, на темной деревянной планочке, я заметил три маленькие разноцветные кнопки: белую, синюю и черную.
Я задумался о назначении кнопок.Зачем они здесь? Уж,конечно, не для того, чтобы заводить часы, и не для того, чтобы переводить стрелки.
Я нажал белую кнопку. Часы продолжали тикать. Нажал синюю- то же самое. Попробовал черную- опять ничего не случилось. В чем же дело?
Часы стали отбивать время. Звон был мерный и торжественный.
«А может быть, кнопки для того, чтобы вызывать или прекращать звон?» — подумал я и вновь поочередно, сначала слева-направо, затем справа-налево, нажал на кнопки.Часы продолжали невозмутимо отбивать удары:пять,шесть,семь…
Тут я услышал скрип двери в коридоре.Я отошел от часов и заглянул в дверную щелку.Нет, это шел не Раух,а старик Кольчугин. Он нес в мою комнату охапку дров. Я вернулся к часам. И вдруг услышал грохот. Я застыл на месте. Мне почудилось, будто вот здесь, рядом со мной, кто-то бросил на пол дрова. Но в комнате был я один. Что за чертовщина?! Неужели, если Фома Филимонович бросает дрова в моей комнате, расположенной в противоположном конце дома, грохот слышен здесь? Я еще не догадался, в чем дело, когда услышал пение. Кто-то пел старинную русскую песню, и до меня отчетливо доносилось каждое слово: