Конец парада. Том 2. И больше никаких парадов
Шрифт:
Этот шепелявый интеллектуал – весьма педантичный штабной офицер, в противном случае Кэмпион попросту не взял бы его к себе, – проявлял склонность во всем копировать своего генерала. В плане как внешности, практически полностью воспроизводя его мундир, так и голоса, потому как этот косноязычный говорок отнюдь не достался полковнику от природы – он решил заменить им легкое заикание генерала. Но больше всего, по примеру покровителя, Левину нравилось не договаривать до конца предложения и напускать туману, когда речь заходила о его точке зрения на тот или иной вопрос…
Титженсу сейчас следовало сказать ему: «Послушайте, полковник…», «Послушайте, полковник Левин…» или «Послушайте, мой дорогой Стэнли…» Потому как говорить старшему по званию «Послушайте, Левин…», в каких бы отношениях ты с ним ни состоял, было нельзя.
Ему
– Послушайте, Стэнли, Кэмпиону не составляет труда называть меня сумасшедшим в аккурат потому, что у меня есть мозги. Будучи моим крестным, он повторяет это с тех пор, как мне исполнилось двенадцать лет, у меня уже тогда в левой пятке было больше ума, чем во всей его красиво подстриженной черепушке… Но вы, повторяя его слова, лишь выставляете себя попугаем. Тем более что сами так никогда не думали. И не думаете даже сейчас. Да, я человек грузный, склонный к одышке, самоуверенный и напористый… В то же время вам прекрасно известно, что, когда речь заходит о деталях, мне не составит никакого труда с вами потягаться. И даже превзойти, черт бы вас побрал! Вы ни разу не видели, чтобы я допустил ошибку в донесении или рапорте. Сержант, который ими у вас занимается, еще мог, но только не вы…
Но если он, Титженс, скажет такие слова этому хлыщу, то не зайдет ли гораздо дальше, чем можно, в отношениях между офицером, командующим не самым большим подразделением, и членом штаба, выше его по званию и должности, пусть даже не на параде, а в задушевном разговоре? За пределами плаца, в частных беседах, все они – бедолаги, офицеры его величества, – совершенно равны… все джентльмены, которым его величество присвоил чин… выше него никаких рангов быть не может… и тому подобная ерунда… Но как было считать этого отпрыска старьевщика из Франкфурта равным ему, Титженсу из Гроуби, когда их не связывали прописанные уставном отношения? Их ни в чем нельзя было считать ровней, и уж тем более в общественном плане. Ударь его Титженс, он замертво упадет; выдай Левину язвительное замечание, он потечет до такой степени, что за его чертами, из которых так старательно вымарали любые намеки на иудейство, тотчас проглянет лопочущий еврей. Левин не мог сравниться с Титженсом ни в стрельбе, ни в верховой езде, ни в аукционах. Почему, черт побери, он, Титженс, ничуть не сомневался, что сможет рисовать акварели гораздо лучше полковника?! Что же касается донесений, то… он извлек бы самую суть из полудюжины новых, противоречащих друг другу распоряжений Армейского совета, свел бы их на нет и составил бы на их основе дюжину простых, доходчивых приказов, при том что Левин за это время успел бы самое большее прочесть на самом первом из них входящий номер и дату… Ему уже приходилось несколько раз этим заниматься у полковника в канцелярии, чрезвычайно смахивающей на французский салон какого-нибудь «синего чулка», пока сам Левин работал в штабе гарнизона… Титженс писал за него чертовы приказы, пока полковник злился и бушевал оттого, что они опаздывают на чай к мадемуазель де Байи, при этом подкручивая свои аккуратные усы… Мадемуазель де Байи, которую, как и подобает молодой девушке, повсюду сопровождала престарелая леди Сакс, устраивала чаепития у ярко пылающего камина в восьмиугольной комнате, где на стенах красовались серо-голубые гобелены, в шкафах клубилась пыль, а на бесценных фарфоровых чашечках отсутствовали ручки. От бледного чая исходил легкий аромат корицы!
Мадемуазель де Байи была долговязая, темноволосая уроженка Прованса с румянцем во всю щеку. Причем не в теле, а именно долговязая, при этом медлительная и злая. Свернувшись калачиком в глубоком кресле, она протяжным голосом говорила Левину самые обидные вещи, напоминая белую персидскую кошку, в приступе неги практикующуюся в выпускании на всю длину коготков. На удивление раскосые глаза и очень тонкий, крючковатый нос придавали ей сходство с японкой… А если учесть, что за ней тянулся пугающий шлейф родственников, ее можно было считать важной особой… на французский манер, конечно. Ее брат служил шофером у маршала Франции… Весьма аристократичный способ переложить свои обязанности на чужие плечи!
Принимая все это во внимание, даже за рамками службы штабного полковника вполне можно было считать ровней: но упаси бог показать, что вы его в чем-то
Все это выглядело очень противным. Имеется в виду не столько результат, сколько сам процесс. В целом Титженсу было наплевать, чем заниматься и где служить, лишь бы держаться подальше от Англии. По ночам сама мысль об этой стране, забывшейся сном по ту сторону Ла-Манша, приносила ему невыразимые душевные мучения… В то же время старика Кэмпиона он любил и скорее служил бы под его началом, нежели у кого-то другого. Тот набрал к себе в штаб весьма достойных парней, в том смысле, что с ними можно было поддерживать достойные отношения… Если в этом, конечно же, была необходимость… Поэтому Титженс лишь сказал:
– Послушайте, Стэнли, вы тупоголовый осел…
И больше не стал ничего добавлять, не утруждая себя доказательствами истинности этой оценки.
– Но почему? – спросил полковник. – Что я сейчас такого сделал?.. Мне лишь хотелось прогуляться с вами в противоположную сторону…
– Нет, я не могу позволить себе покинуть лагерь… Потому как завтра после обеда мне в любом случае придется присутствовать в качестве свидетеля на подписании вашего сногсшибательного брачного контракта, так?.. А покидать территорию базы дважды за одну неделю нельзя…
– Вам нужно спуститься в лагерь охранения, – ответил Левин, – ненавижу томить женщину ожиданием на холоде… пусть даже в генеральском автомобиле…
– Послушайте, вы что, привезли мисс де Байи сюда? Чтобы она поговорила со мной? Это уже чересчур…
– Мисс де Байи здесь совершенно ни при чем! – пробормотал полковник, да так тихо, что Титженсу на миг показалось, будто ему самому не хотелось, чтобы собеседник его расслышал. А через миг громко воскликнул: – Проклятие! Титженс, вы что, так и не уловили намек?..
На какой-то безумный момент Титженсу в голову пришла мысль, что в генеральском автомобиле у подножия холма, у ворот рядом с лагерем охранения сейчас сидит мисс Уонноп. Но он тут же осознал всю свою глупость. Однако все равно повернул, и они медленно двинулись по широкому проходу между палаток и временных домиков, в которых расположилась канцелярия. Левин наверняка никуда не торопился. Дорога по лагерю закончилась, и теперь перед ними чернели два акра пологого спуска, помеченного белыми камнями, словно тропа на побережье, протоптанная бойцами береговой охраны, который, потемнев на морозе, тускло сверкал в свете луны. А в конце этой тропы, в темном лесу, в роскошном «роллс-ройсе» его ожидало нечто такое, чего Левин наверняка чертовски боялся…
На миг у Титженса по позвоночнику пробежал холодок. Он не собирался становиться между мадемуазель де Байи и любой другой замужней женщиной, ходившей у Левина в любовницах… У него вдруг откуда-то возникла убежденность, что в автомобиле ждет именно замужняя дама… Думать иначе он просто не смел. Потому как если она не замужем, то, кроме мисс Уонноп, больше было некому. Даже если все обстояло так, то это все равно невозможно… Титженса накрыла исполинская волна спокойного, прочувственного счастья. Только потому, что он о ней подумал! Перед его мысленным взором предстало ее маленькое, открытое, курносое личико, почему-то в меховой шапке. Ему представлялось, как она подалась вперед в этом генеральском, залитом изнутри светом автомобиле. Да так и застыла, словно диковинка в музейной витрине! Но при этом все равно поглядывала по сторонам, близоруко щурясь от отблесков на окнах…