Конец парада. Том 2. И больше никаких парадов
Шрифт:
Макензи, напоминавший чертова клерка, переносил на другой листок бумаги рифмы, которые ему наконец удалось найти. Он, похоже, обладал округлым почерком сродни тому, которым в бытность так славились переписчики книг. А его язык наверняка следовал за движениями пера, хотя он и не размыкал губ. Вот во что сегодня превратились кадровые офицеры его величества. Боже правый! Чертов интеллигент со смуглым оттенком кожи. Из тех, кто голодал в юности и получал любое образование, какое только мог им предложить закрытый пансион. Слишком большие и слишком черные глаза. Прямо как у малайца… Или любого другого проклятущего представителя любого покоренного народа.
Тем временем офицер из службы тылового обеспечения разглагольствовал о лошадях. Какое-то время назад он предложил свои услуги в деле изучения острого инфекционного
– Я скажу, как вам поступить, лейтенант Хичкок… Вы же, черт возьми, крепыш…
Несчастный старик, которого в таком возрасте выдернули из уединения какого-то провинциального университета… На спортсмена-наездника он точно не тянул.
– Хочкисс… – поправил лейтенант.
– Ну да, конечно же, Хочкисс… – воскликнул Титженс. – Я видел вашу фамилию на сертификате, прилагавшемся к лошадиной мази Пигга… И если вы не хотите лично вести этих новобранцев на передовую… Хотя я вам это настоятельно бы рекомендовал… Это ведь что-то вроде организованной агентством Кука увеселительной поездки в Азбрук. Хотя нет, скорее в Байель… Непосредственно командовать людьми вместо вас будет сержант-майор… В конечном счете вы окажетесь на передовой Первой армии и сможете похвастаться друзьям, что принимали участие в боевых действиях на самом настоящем фронте.
Пока с губ Титженса срывались все эти слова, мозг вел с ним свой собственный разговор: «Но если Сильвия уделяет столько внимания моей карьере, то ей ничего не стоит выставить меня посмешищем перед всей армией. Об этом я уже думал десять минут назад! И что мне теперь делать? Боже правый, что же мне делать?»
На глаза Титженса будто опустилась черная, траурная вуаль… Он же ведь живой человек…
– Я еду на фронт, – с достоинством ответил лейтенант Хочкисс. – На самый что ни на есть настоящий. Утром меня признали годным для этого по всем статьям. Буду изучать процессы, происходящие в крови лошадей, в тревожной обстановке на поле боя.
– Ну тогда вы чертовски замечательный парень, – улыбнулся Титженс.
Что-либо предпринять в сложившейся ситуации не представлялось возможным. От поразительной деятельности, которую могла развить Сильвия, по всей армии безудержным огненным вихрем вскоре прокатился бы гомерический хохот. Сюда, во Францию, она, слава богу, заявиться не могла. Но ей ничего не мешало организовать череду скандалов в газетах, которые читал каждый томми. На свете не существовало игр, в которые Сильвии было не по плечу играть. В кругу ее друзей такого рода гонения назывались «дерганье за ниточки». Так что сделать ничего нельзя. Нельзя, и все… Да еще этот поганый фонарь-«молния» коптит.
– Я скажу вам, что делать, – произнес наконец Титженс, обращаясь к лейтенанту Хочкиссу.
Макензи сунул ему под нос листок с рифмами.
– Смерть, мука, скука, круговерть… – прочел Титженс. – Дух, лесть, честь, пух… Ну да, без духа вы, чертовы кокни, точно не можете.
– Будь я проклят, – со злобной ухмылкой сказал Макензи, – если бы дал рифмы, которые вы сами же мне и предложили…
– Если вы заняты, то я, разумеется, не буду вам досаждать, – обратился к Титженсу Хочкисс.
– Вы мне ничуть не досаждаете, – ответил ему тот, – нас для того сюда и прислали. Но я бы посоветовал вам говорить «сэр», обращаясь к офицеру, командующему вашим подразделением. В присутствии других подчиненных так лучше звучит… А теперь ступайте в клуб-столовую Шестнадцатого батальона Базы подготовки пехотинцев… Там еще у входа стоит сломанный бильярдный стол…
– Стройся! – крикнул снаружи спокойный голос сержант-майора Коули. – Всем, у кого есть документы и по два идентификационных жетона, отойти влево. Остальным – вправо. Кто еще не получил одеяла, обратитесь к старшему сержанту Моргану. Только не забудьте, потому что после выступления вы уже не сможете ничего взять. Каждый, кто еще не занес свою последнюю волю в солдатскую книжку или куда-то еще, посоветуйтесь с капитаном Титженсом. Если кому надобно получить деньги, спросите капитана Макензи. Римские католики, желающие исповедоваться,
Пользуясь речью Коули в качестве прикрытия, Титженс писал: «И вот теперь нас косит смерть…» А попутно говорил лейтенанту Хочкиссу:
– В клубе-столовой найдете сколько угодно маленьких, грязных засранцев из Гламорганшира, которые надираются до поросячьего визга, склонившись над страницами «Парижской жизни»… Подойдите к любому из них, по вашему выбору, и спросите…
И стал писать дальше:
«Мы знаем, что такое мука,
Но все ж, друзья, какая скука…»
– Вы наверняка считаете, что это трудно! – сказал он Макензи. – Как же, как же, вы ведь набрали рифм на целую похоронную оду философа-гробовщика… – Затем повернулся и вновь обратился к Хочкиссу: – Спросите любого П. Б. Вы знаете, что такое «П. Б.»? Нет-нет, это не придурочный болван… П. Б. – это Постоянная база, так же называют и служащих на ней офицеров, ни на что не годных… И спросите его, не хотел бы он доставить новобранцев в Байель.
В дежурку набивалось все больше медлительных, нескладных солдат, беспорядочно шаркавших ногами. Они громоздили на полу свои холщовые мешки и протягивали в не знавших грамоты руках небольшие раскрытые книжечки, время от времени их роняя. Снаружи доносился непрекращающийся, то нарастающий, то опадающий хор голосов, которые сливались то в раскат хохота, то в угрозу. Потом интонации смешивались, образуя фугу, напоминавшую рокот накатывающих на прибрежные скалы морских волн. И Титженсу вдруг показалось, что в этой жизни человек удивительно замкнут в себе… Он сел и быстро нацарапал строку: «Всей этой жизни круговерть… В каждом из нас еще есть дух… Нам не нужна пустая лесть… Для нас всего важнее честь… Все остальное тлена пух… И больше никаких парадов…» А потом сказал Хочкиссу, что по его убеждению ни один офицер Постоянной базы не ответит ему отказом, потому что сначала устроит в вагоне первого класса головокружительную пирушку, а потом еще получит за этих новобранцев премию и внеочередной отпуск… Если же кто и возразит, то пусть лейтенант назовет ему, Титженсу, его имя, и тот не преминет включить этого человека в дополнение к приказу…
К ногам Титженса уже прихлынула бурая волна народа. Невероятные трудности, с которыми столкнулись даже те, кто вел самую что ни на есть простую жизнь… Рядом с Титженсом стоял рядовой Логан, раньше служивший в Двадцать седьмом Иннискиллингском пехотном полку, что для канадца выглядело более чем странно… Еще более странным казалось то, что до войны у него был то ли молочный магазин, то ли ферма в Сиднее, то есть в Австралии… Человек, неизменно превращавший чувства в проблему, веселый, как и положено в Двадцать седьмом, говорящий как кокни, словно этот говор был предметом особой гордости жителей Сиднея, и напрочь разуверившийся в стряпчих. Но при этом без остатка доверявший Титженсу. Он был белокур, держался всегда прямо, а цифры на его одежде сверкали, как золото. Из-за его плеча выглядывал глуповатый малый с орлиным носом и кожей цвета кофе с молоком – полукровка, в жилах которого явно текла кровь ирокезов или тускарора, – прислуживавший в Квебеке какому-то врачевателю… У него имелись свои проблемы, но понять его было трудно. За ним стоял малый с очень смуглой кожей, румянцем на щеках, свирепым взглядом и ирландским акцентом, выпускник университета Макгилла, преподававший в Токио языки и предъявлявший претензии к японскому правительству… А потом множество других лиц, выстроившихся в колонну по два, змеившуюся вокруг дежурки… Они напоминали собой пыль… облако пыли, затмевающее при своем приближении весь небосвод: каждый со своими нелепыми проблемами и тревогами, даже если других они ими и не грузили… Бурая пыль…