Конец вечного безмолвия
Шрифт:
— Заяц вроде бы, — пояснил Каширин. — Да что имя, вы на нее поглядите!
— А можно Машей звать? — вступил в беседу Тренев. — Зайчихой такую прелесть звать как-то… не очень… Словом, Маша было бы для нее неплохо… А, Груша?
— Ну что же, можно и Машей звать, — медленно согласилась Агриппина Зиновьевна. — Только вот делать она, видно, ничего не умеет.
— Да научите ее в два счета! — горячо заговорил Каширин. — Это же такой сообразительный народ! Вы только представьте себе, Иван Архипыч, ее дядя грамоту чукотскую изобрел!
— Петр Васильевич, вы в своих симпатиях к дикарям черт знает до чего можете договориться, — со снисходительной улыбкой заметил Тренев.
— Ну вот — не верит! — сокрушенно развел руками Каширин. — Вы мне скажите, Агриппина Зиновьевна, что надо делать, а я ей пере-, веду.
— Стирать покажу как, — сказала Агриппина Зиновьевна. — Жить будет на кухне, там можно закуток отгородить.
Пока Агриппина Зиновьевна учила Милюнэ, мужчины курили и разговаривали.
— Поручение комитета почетное и важное, — солидно говорил Иван Тренев. — Я даже вам несколько завидую: вы избраны делегатом и вам поручено подобрать еще двух представителей.
— Хозяином Чукотки является прежде всего народ, — сказал Каширин. — Вот этого главного никак не может понять ни ваш комитет, ни Петропавловск. В этом-то и был смысл свержения самодержавия. Главная идея — народовластие.
— Конечно, конечно, демократия, — закивал Тренев, — так-так-так… Но избранный народом комитет олицетворяет, так сказать…
— Ни хрена он не олицетворяет, — отрезал Каширин. — Вы поглядите на эти рожи. Есть ха-ро-шая идея)
— Какая же? — насторожился Тренев.
— Отобрать все склады, все товары, все рыбалки — все в пользование народа! — резко сказал Каширин. — Народ должен владеть всем.
Тренев испуганно огляделся, но быстро взял себя в руки и с вымученной улыбкой ответил:
— Для вас народ — это нечто идеальное… А вы поглядите вокруг. Ну, кому вы отдадите склады? Пьяницам и картежникам?
— Боитесь? — усмехнулся Каширин. — Вижу, что боитесь. А народ, он не такой, как вы думаете. Царятто кто скинул? Неужто чиновники да адвокаты? Или офицерье, продававшее Россию немцам?.. Вот чую, что в России происходит совсем другое, чем в нашем Ново-Мариинске. Чую — есть сила, только не знаю, какая.
Тренев внимательно слушал Каширина.
— В Петроград бы, — вздохнул, Каширин. — Там главное дело делается-.
— Можете и в Петроград податься, — кивнул Тренев, словно от него самого зависело, куда направиться Каширину.
Каширин поднял глаза на Тренева.
— Знаю, костью я застрял у вас тут поперек горла… Лишь бы уехал — куда угодно: в тундру, в Петропавловск, во Владивосток, в Петроград. Но я скажу вот что, гражданин Тренев: я уеду — другие приедут. И такие, которые знают, что делать, с какого краю взяться за жизнь, чтобы все тут перевернуть.
Милюнэ и Агриппина Зиновьевна вошли в комнату, Каширин широко раскрыл глаза и от удивления поцокал языком. Не менее его пораженный, Тренев затакал:
— Так-так-так… Так-так-так… — и затеребил свою рыжеватую бородку.
Милюнэ облачилась в старое платье Агриппины Зиновьевны, которое на ней сидело словно богатое, самое красивое в мире платье.
— Королева! — выдохнул Тренев.
— Ну, Милюнэ, — хмыкнул Каширин, — затмила ты всех ново-мариинских красавиц!
— В бане помоем — будет у меня самая лучшая горничная в Ново-Мариинске, — заявила Агриппина Зиновьевна,
Проводив Теневиля и Каширина в дальний путь, Милюнэ перебралась к Треневым. Хозяйка потребовала, чтобы Милюнэ больше не носила кэркэр, и Милюнэ теперь ходила в облезлой заячьей шубейке, повязывая голову платком.
Работы оказалось не так много. Через несколько дней, Милюнэ уже умело растапливала большую печку, разводила огонь в плите, ставила самовар и, приготовив все на небольшом медном подносе, украшенном драконами и длиннохвостыми птицами, вносила утреннюю еду в комнату. Агриппина Зиновьевна любила завтракать в постели, капая на простыни чаем и сладкой американской патокой — меляссой.;
Этот обычай хозяйка завела с появлением Милюнэ и приохотила к нему и своего мужа.
Потом Милюнэ доедала остатки барского завтрака, вылизывая блюдо с меляссой с таким тщанием, что его больше и не надо было мыть. Вроде бы вдоволь было еды в доме, но она была какая-то легкая, словно игрушечная, и Милюнэ с удивлением прислушивалась к своему нутру, всегда ощущая легкий голод и странную пустоту в желудке.
Первые дни Милюнэ часто ходила в ярангу Тымнэро и рассказывала Тынатваль о странных обычаях тангитанов.
С едой в яранге Тымнэро по-прежнему было худо. Каюр Ваня Куркутский поделился остатками прошлогодней рыбы, и подруга угостила Милюнэ рыбьими головами.
Когда Милюнэ вернулась в треневский дом, Агриппина Зиновьевна повела носом, как собака, почуявшая оленье стадо, приблизилась, сморщила нос и сердито сказала:
— Не смей больше ходить в ярангу! Завтра же помоешься в бане — и чтобы никаких посещений грязных родичей!
Милюнэ с утра натаскала с Казачки воды, наполнила большой вмазанный в печь котел, две железные бочки, зажгла огонь.
В бане становилось теплее.
В самом же доме Треневых готовилось угощение.
После полудня в баню направились Тренев и Грушецкий, прихватив с собой ведро квасу и березовые с осени заготовленные веники, которые хранились в сенях под потолочными перекладинами. Снимая их оттуда, Милюнэ вдохнула до боли знакомый запах березового стланика на берегу реки Танюрер — невольное напоминание о навсегда ушедшем счастливом детстве.
В баню невозможно было войти — такая там стояла жара.
Возбужденно переговариваясь, Грушецкий и Тренев раздевались в предбаннике. В ожидании приказаний Милюнэ сидела у полуотворенной двери и с изумлением глядела, как разоблачались тангитаны. Сначала они скинули шубы, сняли шапки и валенки. Остались во всем белом. Посидели некоторое время, как бы привыкая к жаре. Первым скинул последнюю рубашку рыбопромышленник Грушецкий.