Конец вечной мерзлоты
Шрифт:
Приняв решение, Теневиль успокоил женщин и начал готовиться к дальней дороге.
Армагиргин прослышал о его намерении и призвал к себе.
Не любил Теневиль ходить в ярангу, поставленную впереди всего стойбища.
Армагиргин сидел у полога и скоблил ножом оленью ногу.
— А Милюнэ?
— Милюнэ едет к своему родичу в Ново-Мариинск.
— Это кто же у нее там родич?
— Тымнэро.
— Этот нищий рыбоед? Да она там подохнет с голоду на второй же день приезда.
— Найдет себе работу, — так же не повышая голоса, отвечал Теневиль. — У тангитанов на рыбалке постирать да убрать… Поселок большой, неужто для одной женщины работы не будет?
— Да первый же тангитан повалит ее в постель! — убежденно, с каким-то жалостным стоном проговорил Армагиргин. — Среди белых, выморочных русских баб она будет лакомым кусочком, и всяк будет на нее зариться! Чем на такое толкать родственницу, взял бы уговорил перейти в мою ярангу.
— Сам же знаешь, — не хочет она к тебе.
Теневиль слушал и дивился тому, что хозяин стойбища иной раз даже сдерживает голос. Почему он не кричит, не грозит, не говорит, что сгноит Теневиля и всех его родичей в дальнем стойбище, заморозит в дырявой нечиненой яранге?
— Хочу тебе дать добрый совет, — заговорил Армагиргин вкрадчиво и доверительно. — Нынче не время в Ново-Мариинск ездить. Похоже, среди тангитанов большая драка назревает. Худо будет тем, кто попадется под их горячую руку. Жалеть да рассматривать не будут, кто под пули да под казацкие сабли попадет.
— С чего бы им драться между собой? — подозрительно вглядываясь, стараясь угадать истинную цель увещевания, спросил Теневиль.
— Так и быть, скажу тебе тайну, — Армагиргин придвинулся к пастуху, понизил голос почти до шепота. — Свалили Солнечного владыку!
Теневиль, пораженный этой новостью, огляделся в чоттагине. У самого входа, возле очага, копошились жены Армагиргина.
— Как же это случилось?
— Черепак говорит — свалили его насильно, — сообщил Армагиргин. — Злые люди.
— Пришельцы?
— Свои же соплеменники, тангитаны, — махнул рукой Армагиргин. — Так что сейчас в Ново-Мариинск ехать опасно.
В большом сомнении вышел Теневиль из яранги Армагиргина.
Весеннее стойбище было оживленно — из яранги в ярангу спешили люди, ребятишки играли возле высокого, вкопанного в снег столба, пытаясь забросить на его вершину чаат. Чинили расслабившиеся за зиму нарты, меняли деревянные полозья на металлические, чтобы можно было ездить по талому снегу, мокрой тундре и каменистым осыпям.
Если промедлить, придется отказаться от поездки в Ново-Мариинск — солнце топит снег, съедает нартовую дорогу.
Возле своей яранги Теневиль остановился.
И тут-то догадался он, отчего Армагиргин был не то что мягок и ласков, а нерешителен и больше полагался на силу слов, нежели кулаков своих.
Если в царском стойбище Петербурге власть перешла к бедным, то, быть может, в уездном центре Ново-Мариинске… А кто еще беднее Тымнэро да тамошних чуванцев-каюров?
Теневиль быстро вошел в чоттагин своей яранги и громко сказал:
— Собирайся, Милюнэ! Завтра на рассвете едем в Ново-Мариинск!
Глава третья
Весной и летом 1917 года буржуазный Камчатский областной комитет стал активно готовиться к первому областному съезду представителей населения. На нем предполагалось избрать постоянный областной комитет, областного комиссара, обсудить вопросы экономической жизни. Буржуазия Северо-Востока стремилась закрепиться у власти, используя демократические формы представительства…
С властью в Ново-Мариинске творилось что-то непонятное. С одной стороны, существовал комитет, который собирался чуть ли не каждый день. Тымнэро, проходя мимо здания уездного правления, часто слышал возбужденные голоса. Явственно различался пронзительный, лисий говорок Ивана Тренева. С утра до позднего вечера бегал он по единственной улице Ново-Мариинска. Красный бант на рукаве давно снял, зато завел специальный мешок из нерпичьей кожи для бумаг. По вечерам у него по-прежнему собирались торговые люди Ново-Мариинска и громко кричали охрипшими пьяными голосами…
Иногда захаживал к Тымнэро Петр Васильевич Каширин. Без шапки ходил он берегом лимана к кладбищу. Оттуда сворачивал к яранге Тымнэро.
Он жадно пил заваренный спитым чаем кипяток и жаловался:
— Погубят они Чукотку, эти говоруны! Слышь, о чем запели? Товару в нонешний год Владивосток не даст, с Камчатки тоже нечего ожидать. Вот и хотят американцев призвать и наладить с ними торговлю на все — и на пушнину, и на оленей, и даже на землю…
— Да как можно землю продавать-то? — с сомнением спросил Тымнэро, представляя, как американцы торгуют у него пропитанную рыбьим жиром вонючую налипь в яме для тухлой рыбы.
— Земля, даже чукотская, — это самый дорогой товар! — горячился Петр Васильевич. — Слыхал, сколько отвалили американцы за аляскинскую землю? Миллионы! И не ассигнациями, а долларами. Понимаешь, что это такое! Да где это тебе понять. Для Тренева теперь самое время и Чукотку продать. Вот и рвут друг у друга власть, чтобы миллионы эти себе в карман положить…
Главная забота в яранге Тымнэро состояла в том, чтобы хоть чем-то накормить детей и собак.
А самим можно продержаться на спитом чае, на жалких остатках собачьего корма.