Конец всех песен
Шрифт:
– О, я не должна была...
На лужайке сейчас пасся единорог.
Он поднял голову, его глаза были мягкими и разумными. На золотом роге блестело солнце.
– Мне говорили, что все это не существует. Моя мать упрекала меня за глупые фантазии. Она говорила, что из этого не выйдет ничего хорошего.
– И вы все еще так думаете?
Она посмотрела на него.
– Полагаю, что я должна так думать.
Он ничего не сказал.
– Моя мать утверждала, что маленькие девочки, верящие в сказки, вырастают пустыми и разочарованными. Мне говорили, что мир, в конце концов, суров и
– Это разумное верование, хотя, я думаю, и не приносящее удовольствия.
– И все же здесь не меньше жестокости, я думаю, чем в моем мире.
– Жестокости?
– Ваши зверинцы.
– Конечно.
– Но, теперь я поняла, вы не осознаете, что вы жестоки. В этом смысле вы не лицемеры.
Джерека радовало слушать ее голос, как он мог бы радоваться мирному жужжанию насекомого. Он говорил только чтобы поощрить ее к продолжению.
– Мы держим в нашем обществе больше пленников, - сказала она. Сколько жен являются пленниками в своих домах, у своих мужей?
– она помолчала.
– Я не посмела бы думать о таких радикальных вещах дома, не говоря уже о том, чтобы высказать их.
– Почему?
– Потому что я обидела бы других. Потревожила бы моих друзей. Имеются общественные рамки поведения, намного более прочные, чем моральные рамки или рамки закона. Вы поняли это уже в моем мире, мистер Корнелиан?
– Я узнал кое-что, но не так много. Вы должны продолжать учить меня.
– Я видела тюрьму, где вы были в заключении. Сколько там пленников не по своей вине? Жертвы бедности. И бедность порабощает столько миллионов людей, намного больше, чем вы могли когда-либо созерцать в своих зверинцах. О, я знаю, знаю. Вы могли бы поспорить, и я не смогла бы отрицать.
– Да?
– Вы добры ко мне, мистер Корнелиан, - ее голос затих, когда она снова посмотрела на свое творение.
– О, оно так прекрасно!
Он шагнул к ней и положил руку на плечо. Она не воспротивилась.
Прошло какое-то время. Она обставила их дворец простой комфортабельной мебелью, не желая загромождать комнаты. Она вновь установила строгий порядок дня и ночи. Она создала двух больших черно-белых котов, и парки вокруг дворца были заселены оленями и единорогами. Ей хотелось книг, но Джерек не смог найти ни одной, поэтому, в конце концов, она начала писать книгу сама и нашла это занятие почти таким же удовлетворительным, как чтение. И все-таки он должен был продолжать ухаживать за ней, она все еще отказывала ему в полном выражении своих привязанностей. Когда он предложил жениться и продолжал часто делать это, она отвечала, что дала церемониальную клятву быть верной мистеру Ундервуду, пока смерть не разлучит их.
Джерек возвращался время от времени к убедительной логике, что мистер Ундервуд мертв, много тысячелетий, и что она свободна. Он начал подозревать, что ей важна не клятва мистера Ундервуда, а она играет с ним или ждет от него каких-то действий. Но какими должны быть эти действия, она не давала ни малейшего намека.
Эта идиллия, хотя и приятная, омрачалась не только его разочарованием, но также его тревогой за своего друга, Лорда Джеггета Канарии. Джерек начал сознавать, до какой степени он полагался на руководство Джеггета в своих действиях на объяснение ему мира, на помощь в формировании его судьбы. Юмора друга, его совета, самой его мудрости очень не хватало Джереку. Каждое утро после пробуждения, он надеялся увидеть аэрокар Лорда Джеггета на горизонте, и каждый раз его ждало разочарование.
Тем не менее однажды утром, когда он отдыхал один на балконе, в то время как миссис Ундервуд работала над своей книгой, он заметил прибытие гостя в посудине, напоминающее египетское судно из эбонита и золота. Это был Епископ Касл в своей высокой короне на красивой голове, высоким жезлом в левой руке, степенно шествовавший от аэрокара на балкон и легонько поцеловавший его в лоб, похвалив белый костюм Джерека, сотворенный ему миссис Ундервуд.
– Все успокоились после вечеринки Герцога, - информировал его Епископ.
– Мы вернулись к нашим старым жизням с некоторым облегчением. Монгров показался больным, разочарованным, не правда ли?
– Почему?
Герцог Королев не принял во внимание вкусы гостей, что вряд ли является достоинством человека, желающим быть самым популярным хозяином.
– К тому же, - добавил Джерек, - сам Герцог не интересуется пророчествами этого инопланетянина. Он, вероятно, надеялся что Монгров испытает какие-нибудь приключения во время путешествия во вселенной что-нибудь с разумной долей сенсации. Хотя на Монгрова можно положиться в том, что он испортит любое начинание.
– По этому мы любим его.
– Конечно.
Миссис Ундервуд в розово-желтом платье вошла в комнату позади балкона. Она протянула руку.
– Дорогой Епископ Касл. Как приятно видеть вас. Вы останетесь на завтрак?
– Если не стесню вас, миссис Ундервуд.
Было ясно что он много узнал об обычаях Эпохи Рассвета.
– Конечно нет.
– А как моя мать. Железная Орхидея?
– спросил Джерек.
– вы видели ее?
Епископ Касл почесал нос.
– Значит ты не слышал? Она стала твоим конкурентом, Джерек. Она как-то уговорила Браннарта Морфейла позволить ей взять одну из его драгоценных машин времени. Она исчезла!
– Сквозь время?
– Да. Она говорила Браннарту, что вернется с доказательствами его теории свидетельством... что ты сфабриковал историю, рассказанную ему! Я удивлен, что никто до сих пор не информировал тебя, - Епископ Касл рассмеялся.
– Она настолько оригинальна, твоя прекрасная мать.
– Но она может погибнуть, - сказала миссис Ундервуд.
– Она осознает риск?
– Я думаю, полностью.
– О!
– воскликнул Джерек.
– Мама!
– он прикусил нижнюю губу.
– Это ты, Амелия, чьим конкурентом она хочет быть. Она думает, что ты превзошла ее!
– Она говорила, когда вернется?
– спросила миссис Ундервуд Епископа Касла.
– Нет, но Браннарт может знать. Он управляет экспериментом.
– Управляет! Ха!
– Джерек сжал свою голову руками.
– Мы можем только молиться и надеяться, что она вернется невредимой сказала миссис Ундервуд.
– Время не сможет победить Железную Орхидею!
– засмеялся Епископ Касл.
– Ты слишком мрачен, она скоро вернется, и без сомнений, с новостями, не хуже твоих. На это, я уверен, она и надеется.