Конец
Шрифт:
— Насколько я мог понять, она ведет… ну на ней все домашнее хозяйство.
— А тебе-то откуда это известно?
— Мы беседовали втроем: Мария, она и я. Спросили, где она работает, и она…
— Да ладно тебе! Неужели это можно назвать работой?
— Не знаю, сам я ничем таким никогда не занимался, поэтому опыта у меня нет. Но уверяю тебя, есть люди, которые получают очень приличное жалованье, хотя делают гораздо меньше, чем любая домашняя хозяйка…
— Надеюсь, ты не меня имеешь в виду? — спросил Уго, сразу нахохлившись и приготовившись
— Уго, поверь, к тебе это никаким боком не относилось. Я не сомневаюсь, что у тебя тяжелая работа. Я только хотел сказать, что вести домашнее хозяйство… на это уходит масса времени и в таких делах мало привлекательного… К тому же мыть полы и одновременно чувствовать себя полноценным членом общества, вести светскую жизнь, куда-то ходить…
— Знаешь… за Кову ты можешь не волноваться, точно тебе скажу. И «светскую жизнь» она себе отлично умеет устраивать. Записывается на все курсы и во все студии, какие только есть на белом свете… Главное — следить, чтобы ей в руки не попало какое-нибудь объявление.
Неожиданно Хинес едва заметно улыбается, выслушав последнее замечание Уго.
— Я вовсе не собираюсь с тобой спорить, — говорит он примирительным тоном. — Каждый сам решает, что ему делать с собственной жизнью. Вот ты… ты собирался стать актером. А разве сняться в постельной сцене… допустим, с Моникой Беллуччи… так уж неприятно?
— Это зависит от жировых отложений на талии, — отвечает с улыбкой Уго, — от твоих, разумеется, камера — она ведь безжалостна. А если серьезно… Тут совсем другое: если ты умеешь что-то делать… что-то очень трудное, исключительное, что далеко не каждому по плечу и что никто не сумеет сделать лучше тебя… тогда логично, если твою работу будут высоко ценить и ты получишь определенные привилегии… Актеры — совсем другое дело.
— А может, Кова тоже хотела стать актрисой?
— Кова?.. — недоверчиво переспрашивает Уго. — Нет, она — нет… Послушай, а к чему ты устроил мне этот допрос? Все только спрашиваешь и спрашиваешь, а сам ничего про себя не рассказываешь… Ты-то сам чем занимаешься? Судя по всему, дела у тебя идут не так уж и плохо.
— У меня? С чего ты взял?
— Ну, знаешь! «Кайен» не купить на минимальную зарплату.
— А… ты про машину.
— Рафа уже провел тут рекламную кампанию… и про машину рассказал, и про «основание черепа» бедного кабана — по-моему, повторил раз пятьдесят.
— А тебе не пришло в голову, что я мог взять машину напрокат?
— Как же, как же! Я отлично знаком с этим сектором. Такие модели никто не дает напрокат.
— Все можно взять напрокат.
— Да, когда есть деньги. А если серьезно, чем ты все-таки промышляешь?
— Я?.. Да так… Бизнес.
— Ну опять! — Уго улыбается скорее недоверчиво, чем обиженно. — К чему такая таинственность? Я же могу в конце концов подумать…
— Недвижимость…
— А! Ну вот! Это сразу все объясняет. Можешь больше ничего не добавлять.
Разговор на короткое время обрывается. Уго о чем-то задумался, Хинес стоит, опершись на стену, и глядит на дорогу, ведущую в сторону горы, словно можно хоть что-нибудь рассмотреть в ночной темноте. Вдруг он решительно отбрасывает сигарету, докуренную почти до фильтра. Окурок падает на плиты довольно далеко от них и сразу тухнет.
— Еще, глядишь, и дождь пойдет, — говорит Хинес, — если бы было хоть чуть попрохладнее, я бы сказал, что непременно пойдет дождь.
Уго, словно очнувшись, поднимает глаза и вдыхает чистый лесной воздух. За то недолгое время, что он провел снаружи, на площади, немного посвежело и ветерок стал заметнее.
— Погодка нас, конечно, подвела! Представь, до чего обидно сейчас Ньевес… столько сил она на это угрохала…
— Еще целая ночь впереди, — говорит Хинес, продолжая смотреть куда-то вперед. — Не исключено, что небо еще расчистится.
— Ага! Когда мы уснем. Неужели ты думаешь, что мы и сейчас способны гулять ночь напролет, как раньше? Раньше-то нам все было нипочем — могли вытерпеть что угодно, ждать часами, если имелась хоть какая надежда, что потом девица разрешит потискать ее.
— А ты хоть раз тискал наших девушек?
— Нет, конечно, нет, наших девушек… ни Ирен, ни других… Я имел в виду атмосферу — это висело в воздухе; и Рафа, например, добился своего.
— Да, но… по-настоящему они не сошлись, пока компания наша не распалась окончательно. А до тех пор — ни-ни! Это, я бы сказал, было почти невозможно.
— Еще бы! Наш Пророк строго следил, чтобы не случалось никаких нечистых касаний…
— Не преувеличивай, он никогда ничего подобного не говорил.
— Разве? Разве он не корчил из себя святошу и… не внушал нам, что хорошо, а что плохо? Вспомни-ка! Это было смешно.
— Разумеется смешно, для молодого человека, да еще в те времена, но… нет… У него… у него это было позой. Он просто не решался приоткрыть свою подлинную личность, быть на людях самим собой, в нем гнездилась какая-то внутренняя проблема… он надевал маску… и таким образом чувствовал себя значительнее, выделялся в нашей компании.
— Ну ты… прям психоаналитик! — говорит Уго, доставая новую сигарету и закуривая. Все это он делает быстро и почти механически. — В таких науках все настолько сложно, что и в самом себе не разберешься.
— Да, я, например, действительно еще много в чем сомневаюсь…
— Слушай, прекрати!.. Ты нормальный человек, всего добился в жизни… Знаю, расхожая фраза, но… черт побери!.. это ведь истинная правда! Все у тебя сложилось как надо, ты хорошо зарабатываешь, невеста — загляденье… Не понимаю, с чего ты вдруг взялся сейчас защищать этого придурка, который… который…
— Я только попытался взглянуть на вещи с иной позиции.
Уго медленно и нервно затягивается и только потом отвечает, выпуская дым одновременно через рот и нос: