Конец
Шрифт:
Тем временем к ним присоединился Ибаньес и стал слушать, почтительно помалкивая, хотя и не стараясь пригасить искру злой иронии во взоре. Рафа почти никак не отреагировал на его появление, словно не было ничего естественнее на свете, чем Ибаньес, который молча стоит рядом и внимает рассуждениям Рафы. Зато Хинес несколько раз метнул в него беспокойный взгляд, в котором явственно читается призыв о помощи.
— Вы что, и вправду хотите свалить эту ограду? — спрашивает наконец Ибаньес, воспользовавшись паузой в бурной речи Рафы. — Она, конечно,
— Как это ничего плохого? — взвился Рафа. — А почему тогда нам пришлось оставить машины внизу и шлепать пешком целый километр? А если их угонят? А если с кем из нас случится какое-нибудь несчастье — ну, не знаю, что-нибудь непредвиденное — и надо будет срочно везти этого человека…
— Одного такого я уже видел, — бросает Ибаньес, — не исключено, что скоро потребуется…
— А всё эти козлы социалисты! — перебивает его Рафа. — Только и умеют, что драть налоги, штрафы… И за парковку тоже заплати… А ради чего?.. Чтобы на эти деньги ставить ограды и… мечети.
Хинес хмурится, словно не верит своим ушам, а Ибаньес, валяя дурака, простодушно спрашивает:
— Неужели и тут собираются построить мечеть?
— Нет, тут — нет, — говорит Рафа, — я это в общем…
— Но разве здесь власть забрали социалисты? — недоумевает Хинес.
— Здесь? Что ты имеешь в виду?..
— Это ведь часть Сомонтано, правда?
— Нет, как здесь — не знаю, — говорит Рафа слегка смутившись, — но в автономной области — да, социалисты. А ведь дорогами и тому подобным ведают областные власти.
— Да… разговор становится занятным. — Ибаньес вкрадчиво пытается включиться в беседу. — Меня страшно волнует тема путей… миграционных путей… Но я искал вот его. — Он быстро меняет тему, указывая на Хинеса. — Его очаровательная невеста хочет ему что-то показать, какие-то особенности здешнего рельефа или здешней архитектуры, точно не уяснил…
— А почему она сама не пришла за ним? — спрашивает Рафа.
— Загадка женской души… А дело было так: я пригласил ее на танец, но ее бальная книжка в перламутровом переплете оказалась уже заполненной, там столько имен и фамилий…
Хинес смотрит на Ибаньеса с веселой улыбкой, а вот Рафу, по всей очевидности, только раздражают его замысловатые шутки.
— Ну скажи, почему тебе вечно надо ввернуть что-нибудь эдакое? — не выдерживает он. — Ладно, и я с вами, — добавляет Рафа поспешно, присоединяясь к Хинесу и Ибаньесу, которые уже двинулись в другой конец зала.
— И вот еще что, Рафа, пожалуйста, — Ибаньес резко останавливается, — сделай мне одолжение, поставь еще раз «АББА».
— Тебе понравилось, правда? — сразу оживляется тот.
— Я просто обожаю «АББА», особенно эту песню… ну, где говорится…
— «Фернандо»! — подсказывает Рафа, всем видом своим выражая желание угадать.
— Точно!
Рафа спешит к музыкальному центру.
— Сейчас поставлю, — говорит он и на миг в нерешительности замирает над клавишами, —
— Говорят, что глупость человеческая не имеет пределов, — шепчет Ибаньес на ухо Хинесу, увлекая его подальше, — но, надо заметить, какие-то барьеры, пожалуй, все-таки остаются — скажем, эта ограда…
— Ты слишком жестко судишь Рафу. Он совсем не плохой человек, просто…
— Можешь о нашем друге особо не беспокоиться — сейчас приторный сиропчик, который изготавливают эти шведские торговки, легко его успокоит и заставит забыть о мусульманских симпатиях социалистов.
— Ты, как я вижу, сегодня настроен непримиримо, — говорит Хинес.
— Пусть он будет счастлив в своей личной КаАББЕ, в своей безвкусной мекке.
— Ну… «АББА» — это не так уж и плохо…
— Может быть, вполне, я просто никак не могу отделить их музыку от… от рож и нарядов, которые обычно мелькают в порнофильмах… Но он прав — послушаем западную музыку, пока есть такая возможность. А то в следующий раз, заявившись сюда, найдем выстроенные в ряд у двери шлепанцы, а внутри увидим пышные задницы, повернутые на запад.
— Ты смотри поосторожней, чтобы тебя не услышали эти, с пышными задницами, вряд ли они рассуждают более здраво, чем Рафа, особенно если кто-то вздумает насмехаться над их святынями.
— Да-да, разумеется! Я смеюсь над Рафой только потому, что он оказался рядом, — это самый близкий для меня случай столь откровенной нетерпимости.
Хинес и Ибаньес с небольшими остановками приближаются к трем женщинам, беседующим у дальнего края стола, Марии, Кове и Ампаро.
— То, что ты сказал про Марию… ты выдумал, да? — спрашивает Хинес, снова останавливаясь.
— Ну конечно! Надо же было как-то избавить тебя от нашего общего друга. Да ладно, бог с ним, пошли лучше поболтаем с девочками. Тему техники и ее варианты, если уж она проклюнулась, трудно вырвать с корнем — мужчин она тотчас захватывает, а потом возникает снова и снова, как раковая опухоль. А вот их эта чума никогда не затронет…
— Хинес… представляешь, Кова тоже ходит заниматься современными… — говорит Мария, улыбаясь подошедшим мужчинам.
— Ну… я и вправду была на нескольких занятиях, — поспешно поправляет ее Кова, — но в последнее время там не бываю.
— Современные… — говорит Хинес медленно и скорее вопросительно, чем утвердительно, — если честно, то я не совсем врубаюсь.
— Современные танцы, — поясняет Ибаньес, — последняя стадия эволюции индейцев туту.
— Понял, понял, — говорит Хинес и добавляет, обращаясь к Кове: — То есть ты занимаешься танцами, release? Мария просто обожает поговорить на эту тему…
Пока Кова снова и снова пытается объяснить, что сейчас она уже перестала заниматься танцами, Мария смотрит в глаза Хинесу со странным выражением — выражением, в котором негодование — безусловно, наигранное и кокетливое — не может побороть искреннего восхищения, вдруг вспыхнувшего восторга.