Коненков
Шрифт:
В записной книжке М. И. Коненковой десятки, сотни записей о встречах со скульпторами разных поколений. Это С. Д. Меркуров и Л. В. Шервуд, И. С. Ефимов и В. И. Мухина, ученики Коненкова по ВХУТЕМАСу Б. Ю. Сандомирская и М. П. Оленин, М. И. Ромм и М. Р. Рыдзюнская, В. Я. Андрианов и С. В. Кольцов, знаменитые мастера работы по дереву Д. Ф. Цаплин и В. А. Ватагин, скульпторы нового поколения, так сказать, племя младое, незнакомое — С. Д. Шапошников, Р. Р. Иодко, Н. Б. Никогосян, четвертый курс скульптурного факультета Московского художественного института имени В. И. Сурикова, секция скульптуры Московской организации художников, У Коненкова перебывал в это время весь цвет советской художественной критики — И. Э. Грабарь, В. С. Кеменов, П. М. Сысоев, А. А. Сидоров, К. С. Кравченко, А. И. Замошкин, М. И. Неймарк. Критикам не терпелось узнать,
Чтобы развернуться, на деле показать запас богатырских сил, Сергею Тимофеевичу как воздух нужна была мастерская. Он частенько наведывался к строителям на Тверской бульвар. Не жалел средств ради ускорения дела: за полтора года израсходовал сбережения все до копейки, задолжал по счетам гостиницы несколько тысяч рублей, но в сжатые сроки и на свой вкус довел строительство до такого состояния, когда можно было въезжать.
По возвращении на Родину в Коненкове с большой силой вспыхнуло отцовское чувство. Он ничего не знал о судьбе своего единственного сына Кирилла. Догадывался, как трудно ему было встать на ноги без отца. Где он? Что с ним? Когда началась война, ему было тридцать два года. Значит, воевал. Через друзей и знакомых Коненков навел справки. Оказывается, жив сын. Какая радость! 23 декабря, на второй день московской жизни, Сергей Тимофеевич послал письмо сводной сестре Кирилла Татьяне Николаевне Рукавишниковой. В нем вопросы: что она знает о Кирилле, как он выглядит. Из Севастополя пришла радостная весть: «Дорогой Сергей Тимофеевич! Не успела еще отправить Вам письмо (хотелось увеличить Кирину фотокарточку), как получила письмо Кирюши! Он, оказывается, переезжал со своей частью в Россию, поэтому сам не писал и моих писем не получал. Он жив-здоров, счастлив, что на Родине, домашний адрес его: Курск, Чумаковская ул., 50. Он пишет, что собирается в Москву. Если даже он не получил еще моего письма, то от тети Мани узнает о вашем приезде. Вот будет радость-то!»
Коненков тут же пишет в Курск: «Дорогой Кирюша! Я снова на своей дорогой Родине. Счастлив узнать от Тани, что ты жив и здоров. Как я буду рад видеть тебя, когда ты приедешь в Москву. Целую тебя. Твой отец Сергей Коненков». 12 марта 1946 года отец обнял сына. «Самая счастливая встреча на советской земле — это встреча с сыном Кириллом», — скажет Сергей Тимофеевич в интервью корреспонденту «Огонька». Капитан, командир гаубичной батареи, кавалер трех боевых орденов Кирилл Сергеевич Коненков и вернувшийся из Америки Сергей Тимофеевич 16 марта посетили Музой В. И. Ленина.
Коненкову очень хотелось показать теперь уже взрослому сыну, что он почитает святым, без чего нет для него жизни…
Коненков оборудовал мастерскую. Небольшая квартирка в две жилых комнаты на втором этаже, просторная гостиная, где на свое законное место установлена была мебель-скульптура, скромный рабочий кабинет по соседству с гостиной и огромная, залитая светом мастерская.
При мастерской был устроен еще один жилой блок, тоже на втором этаже, — там поселился с семьей Кирилл Сергеевич. Отец и сын больше не разлучались.
В подвальном помещении Коненков устроил что-то вроде запасника. Там на стеллажах и подставках разместились многочисленные гипсовые отливки с произведений американского периода. На протяжении четверти века, времени, которое суждено было скульптору работать в этой устроенной по его вкусу мастерской, из подвала-запасника извлекались чудесные творения и после авторской корректировки переводились в вечные материалы — бронзу, мрамор, дерево.
Переехав в мастерскую на Тверском, Сергей Тимофеевич приступает к воплощению замысла, не оставляющего его много лет и оформившегося, обретшего современное наполнение осенью 1943 года, под впечатлением от победы советского оружия в сражении на Орловско-Курской дуге. «Освобожденный человек» — грандиозная статуя (даже ее размеры — 430х160х140 см — говорят о том, как стосковался Коненков по монументальной работе, как радовала его возможность выполнить в своей мастерской фигуру таких масштабов). Она символизировала титаническую силу народа, свершившего революцию и защитившего завоевания социализма в смертельной схватке с мировым фашизмом. Обычно эта работа Коненкова рассматривалась как прямое продолжение «Самсона» 1902 года, в котором скованный титан силится вырваться из неволи. Дескать, в произведении 1947 года изображен богатырь, разорвавший цепи, радостно и восторженно устремившийся
Работал Коненков над этой скульптурой как одержимый. Портрет, написанный в 1947 году П. Д. Кориным, дает представление об устремленности волн, фанатичности скульптора. Сергей Тимофеевич отрывался для позирования на час-другой, выходил из мастерской в гостиную в рабочем халате, не остывший от сжигавшего его огня творческого нетерпения. Все это есть в портрете, который огорчал самого Коненкова тем, что в нем нет «человека, а есть только фанатик», Коненков несправедлив. Как дорого нам то, что Корин увековечил состояние творческого горения, страстный порыв, одержимость идеей!
Глубокой осенью 1947 года в залах Музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина открылась Всесоюзная художественная выставка. Коненков предложил выставкому «Освобожденного человека», бронзовые отливы портретов А. М. Горького, созданного в 1928 году в Италии, и академика И. П. Павлова периода нью-йоркской встречи скульптора с великим ученым. Портрет Ф. М. Достоевского перевести в бронзу не удалось. Однако тонированный под бронзу гипсовый оригинал хранил трепет возвышенного переживания мастера, вылепившего летом 1933 года Достоевского «по представлению» в течение нескольких часов на одном дыхании. Коненковский «Ф. М. Достоевский» производил неотразимое, глубокое впечатление. Благородный русский человек. Могучая личность, мыслитель, борец… Трагическая безысходность его думы о людских страданиях, об утерянной справедливости… Сострадание к угнетенным, униженным и оскорбленным…
В залах Музея изобразительных искусств царило приподнятое настроение. Появление Коненкова собравшиеся встретили дружными аплодисментами. Это был беспрецедентный факт.
Коненковская пластика в полной мере отвечала патетическому настрою народа-победителя. К сожалению, в скульптуре того времени заметно влияние натуралистических тенденций. В. И. Мухина писала: «…У нас привыкли отождествлять реалистичность с «похожестью» образа, проверяя ее в скульптуре, или фотографиями, или «бытовыми» представлениями о человеке или событии. При таком подходе собирательный образ становится как бы камнем преткновения как для художников, так, в особенности, и для приемочных комиссий и обычно погибает под шипение осторожных высказываний».
Коненковский «Освобожденный человек» стал предметом сурового осуждения со стороны подобных комиссий и много лет прозябал в архивном запаснике. В состав созданной в 1947 году Академии художеств СССР действительный член Российской академии художеств, всемирно известный скульптор избран не был. И все же экспонированный на Всесоюзной выставке 1947 года «Освобожденный человек» оказал сильнейшее влияние на советскую пластику, на творческую молодежь в первую очередь.
На выставке 1947 года Коненков показал родному народу некоторые выдающиеся результаты творческой работы, итоги философских раздумий в годы, предшествующие возвращению в СССР. Жизни советского народа в первые послевоенные годы, действительных трудностей восстановительного периода он не знал. Но он страстно желал положить конец этому неведению.
Сергей Тимофеевич через Костю Кузенина старался побольше разузнать: что делается, как живется людям на Смоленщине. От своей рославльской родни Константин Викторович получал известия, что живется там пока очень трудно, сказывается фашистское разорение. Если тяжело в городе, через который проходят шоссейные и железные дороги, есть подвоз, возможность выехать, то что же делается в глухой деревне? Коненков рвался душой к родным пенатам. «Что там, в Караковичах?» — >задавал он себе безответный вопрос. Оставить Москву, где в разгаре были дела по строительству мастерской, где ничто еще не сложилось толком, где ему пока приходилось жить буквально на чемоданах? И тогда Коненков, не в силах выносить и дальше это состояние неведения, обращается к Косте Кузенину с просьбой: