Конфессия, империя, нация. Религия и проблема разнообразия в истории постсоветского пространства

Семенов Александр

Отклоняя довод оппонентов, согласно которому переход в православие уничтожал потенциальный риск ополячения, Катков заявлял, что та же цель может быть легче и надежнее достигнута иным путем — заменой польского языка русским в дополнительном католическом богослужении. Если Киркор клеймил обратителей «нигилистами» и «социалистами», то Катков выставлял их нецивилизованными, опасными своей православной односторонностью националистами — в противоположность собственному национализму, концептуализирующему русских как надконфессиональное сообщество.

К осени 1866 года мотив сознательной и гражданственной защиты «веры предков» от попирающих царскую волю безбожников зазвучал в жалобах рядовых католиков. Так, о принуждении к отказу от католицизма крестьян Волмянской волости (Минская губерния) вышестоящие власти узнали из прошения, поданного католиками — жителями одного села, которым удалось ускользнуть от «дачи подписки». Прошение начиналось с апелляции к доброте монарха, который, «дав нам личную свободу, не хочет неволи нашей совести». В такой трактовке образ «Царя-Освободителя» отнюдь не требовал перехода в «царскую веру» для доказательства лояльности и преданности престолу. Рассказ об экзекуции создавал впечатление ориентального варварства «обратителей», чью жестокость репрезентировали этническое происхождение или отталкивающая внешность:

[Заседатель уездного полицейского управления] татарин Александрович… с жандармами, казаками и полицейскими служителями

собрали все наши деревни… и начали наговаривать нас, чтобы мы переменили нашу католическую веру на православную. Когда громада решительно отвечала, что Царь не требует отступничества, ибо кто изменит Богу, тот не может быть верным и Царю, то чиновники, взяв старосту нашего Яцевича, …избили его козацкими нагайками до полусмерти… Истязание было так велико, что еще на третий день жена Яцевича из ран его собрала полстакана текущей крови и показывала военному начальнику. …В особенности над нами издевались сам становой пристав Плохов, который бил нас кулаками по лицу, вырывал бороды и волоса и выбивал зубы, — и старый козак, слепой на один глаз…, который, говорят, был 9 лет катом. Все это продолжалось двое суток, и когда потом некоторые, не вытерпев мучений и голоду, объявили, что они переходят в православие, лишь бы их пустили, то все прибывшие стали кричать ура… Такое лютое бесчеловечье… не может делаться по воле высшего начальства [573] .

573

LVIA. F. 378. BS, 1866. B. 1291. L. 9–10 ар. (прошение от 11 октября 1866 г.).

Разумеется, просители не добились аннулирования «присоединения», закрепленного совершением таинства причастия. В чем они не промахнулись, так это в расчете на предубеждение властей против мусульман, будь это даже законопослушные литовские татары, служившие в крае в немалом числе на полицейских должностях — помощника исправника, станового пристава и др. Русский Плохов и татарин Александрович, согласно жалобе, рукоприкладствовали на равных, но если о действиях первого производилось неспешное расследование без снятия с должности, то второй был смещен незамедлительно [574] .

574

Ibid. L. 3–3 ар. (отношение минского губернатора Шелгунова Э. Т. Баранову от 18 декабря 1866 г.).

Причастность иноверцев — литовских татар или евреев [575] — к организации массовых обращений подрывала реноме этой кампании в высшей бюрократии и прессе. По получении Катковым известия об одном из таких фактов «Московские ведомости» разразились гневной тирадой против чиновников, готовых ради распространения православия «обращаться к услугам магометанства или еврейства» [576] . В некотором смысле одна ксенофобия побивалась другой: смягчению натиска на католиков могло послужить нерасположение русских к представителям нехристианских этноконфессиональных групп.

575

Некоторые из администраторов не прочь были использовать влияние отдельных богатых евреев на крестьянскую среду, с тем чтобы подтолкнуть католиков к православию. Свидетельств тому почти нет в официальных документах, но они встречаются в частной переписке и рабочих записях бюрократов вроде той, что оставил на полях случайно попавшего под руку письма попечитель Виленского учебного округа И. П. Корнилов: «Стоклишки Трокского уезда: евреи просят обратить костел в православную церковь и жертвуют 500 р. и говорят, что они найдут прихожан… В Солечниках станция по Лидскому тракту, Мейер Сольц, содержатель станции, хвалится, что обратил всех ямщиков в православие» (РО РНБ. Ф. 377. № 445. Л. 4 об.).

576

Московские ведомости. 1866. 20 августа. № 175. Письмо С. А. Райковского, из которого Катков узнал о таких «услугах», см.: Отдел рукописей Российской государственной библиотеки. Ф. 120. К. 24. № 1. Л. 105 об.

Казалось бы, замена в октябре 1866 года Кауфмана на посту генерал-губернатора графом Э. Т. Барановым, одним из самых близких императору придворных и лютеранином по вероисповеданию, создавала возможность сразу же покончить с кампанией массовых обращений. Назначая Баранова, Александр II предписал ему не отклоняться от взятого еще при Муравьеве общего курса на деполонизацию края, но, несомненно, он не мог не коснуться и крайностей этой политики, которым, по его мнению, потворствовал Кауфман [577] . По приезде в Вильну Баранов распорядился о строгом расследовании нескольких жалоб католиков на принуждение к обращению (оно закончилось не в пользу жалобщиков) и отдалил от себя энтузиастов чиновничьего миссионерства, особенно Хованского, так что среди местного простонародья быстро разнесся слух, что того «в кандалах отправили в Сибирь» [578] . В конце 1866 года, беседуя с епископом Ковенским Александром, викарием митрополита Иосифа и председателем совета Свято-Духовского православного братства, генерал-губернатор потребовал объяснений, почему всего через несколько месяцев после «присоединения» новообращенные целыми селениями возобновляют хождение в костел. Баранов заявил, что «считает главным убеждение в правоте религии, тогда невозможен ход назад». Епископу пришлось объясниться без экивоков:

577

Уже в сентябре 1866 г. императору стала претить неразборчивость «обратителей» в средствах убеждения крестьян: «Хороши обращения, если они все делаются под такими внушениями!» — пометил он на сообщении III Отделения о некоем ксендзе, который за свой переход в православие вместе с 400 прихожанами требовал 1000 руб., убеждая чиновников в выгодности «приобретения» неофитов «всего по 2 руб. 50 коп.» за «штуку» (ГАРФ. Ф. 109. Секретный архив. Оп. 2. Д. 700. Л. 3–3 об.).

578

Рукописный отдел Института русской литературы РАН (РО ИРЛИ). Ф. 76. № 266. Л. 1 об. (записка подполковников Генерального штаба В. В. Комарова и С. А. Райковского от 23 марта 1867 г. об управлении Баранова, неофициально составленная для бывшего генерал-губернатора Кауфмана).

…У крестьян в этом деле нет убеждений… Твердя Matka Boska, Jesus Christus, они положительно не дают себе отчета, что говорят (! — М. Д.)… Самым главным доводом для крестьян было то, что они переходят в Царскую веру, что будут одной веры с Царем.

«…Почему же они пошли назад?» — допытывался Баранов. Главную причину отпадения, как и главный мотив первоначального обращения, епископ усматривал не в сознании самих крестьян, а во внешних факторах. Внезапная смена генерал-губернатора негативно сказалась на результатах миссионерства: «Дело, которое быстро шло вперед, было остановлено вдруг, тогда в нем пошло движение назад, как и во всем движущемся и внезапно остановленном…» [579] (В

действительности «движение назад» началось еще при Кауфмане.) Это довольно нелепое «кинетическое» сравнение отсылало в конечном счете к дегуманизирующему представлению о переходе простонародья из одной веры в другую как проявлении некоего стадного инстинкта.

579

РО ИРЛИ. Ф. 76. № 266. Л. 9–10.

Но Баранов оказался вполне восприимчив к этой аргументации. Уже в марте 1867 года в своем докладе императору «О мероприятиях относительно лиц, перешедших из латинства в православие» он развивал тезис о том, что любая форма сопротивления католиков переводу в православие оправдывает ужесточение атаки на католицизм. Баранов уклонялся от суждения о том, имели место или нет хотя бы отдельные случаи принуждения к переходу, и уличал жалующихся на это в «бездоказательности». Доверие к жалобам, полагал он, подрывалось уже тем, что они «заявлялись скопом, прошения подписывались десятками лиц» (как если бы инспирировавшиеся «обратителями» прошения подписывались не «скопом»). По этой логике, чем многочисленнее были жалобы, тем менее следовало принимать заявления о нежелании оставаться в православии за выражение действительной воли крестьян. Упомянув циркулировавшие слухи, включая самый тревожный из них — будто император не одобряет обращений в православие, Баранов указывал на их источник: «Все эти вымыслы и многие другие, внушаемые под покровом тайны исповеди, составляют предмет деятельности латино-польской партии…» [580] Масштаб угрозы делал неуместной щепетильность в выборе средств насаждения православия:

580

LVIA. F. 378. Ap. 216. B. 308. L. 62–63 ap.

…Возможность обратного движения в латинство гибельно подействует влиянием своим не только на вопрос религиозный, но и на все прочие вопросы русского преобладания в крае [581] .

Имперская власть часто ударялась в конспирологию перед лицом неожиданно стойкого морального сопротивления своей мощи. В данном случае страх перед некоей вездесущей «враждебной силой» усугублялся действительно оживившейся деятельностью католических мирских братств, о существовании которых чиновники узнали лишь незадолго до того. Как и в других частях современной католической Европы, приходские братства создавались для поддержания в верующих благочестия, ревности в исполнении церковных обрядов, повышения нравственности, и не в последнюю очередь — для наблюдения за конфессиональной дисциплиной и предотвращения отпадений в другую веру. Рост авторитета братств был частью общеевропейского «католического возрождения» второй половины XIX века [582] . Как таковое, движение католических братств, хотя и осложнявшее порой отношения между конфессиями, вовсе не обязательно было связано с межэтническими конфликтами [583] . Однако виленская администрация видела в институте братства исключительно проявление польского сепаратизма — остаток подпольной сети повстанческой организации. Задним числом братства обвинялись в распространении «мятежа» 1863 года, причем домысел о том, что в монашеских наплечниках, служивших атрибутом братчиков и сестер, было удобно перевозить повстанческие прокламации, прямо-таки завладел воображением чиновников [584] . Тот простой факт, что братчики усилили надзор за единоверцами в ответ на действия миссионерствующей администрации, терялся в конспирологических построениях.

581

Ibid. L. 64 ар., 62 ар.–63.

582

Anderson M. Piety and Politics: Recent Works on German Catholicism // Journal of Modern History. 1991. Vol. 63. № 4. P. 694–695. Именно католические приходские братства были организационной структурой трезвенного движения конца 1850-х гг. в нескольких северо-западных губерниях, особенно среди литовцев Ковенской губернии; см.: Merkys V. Bishop Motiejus Valancius, Catholic Universalism and Nationalism // Lithuanian Historical Studies. 2001. Vol. 6. P. 69–88.

583

К примеру, члены некоторых католических братств в западных землях Пруссии давали обет о невступлении в брак со своими единоплеменниками протестантской веры: Sperber J. Op. cit. P. 73–80.

584

Dolbilov M. Op. cit. P. 203–206.

Нет сомнений в том, что братства, а равно и члены католического клира, охотно участвовали в распространении среди недавних обращенных слухов, неблагоприятных для православия. Так, толки о том, что сам Константинопольский патриарх перешел в католицизм, тем самым автоматически подчинив российскую православную церковь Святому престолу [585] , высмеивали популярный тогда прогноз о неизбежном закате католицизма. Довод о том, что под властью русского царя мирно уживаются «семьдесят семь вер», а потому нет никакой нужды уходить из одной в другую, обыгрывал народные легенды о числе «языков» и исповеданий, восходящие к книжным сказаниям о строительстве Вавилонской башни [586] . Немалую тревогу у властей вызывало то, что в местностях, где они закрывали костелы и целые приходы, братчики брали на себя исполнение некоторых треб и устраивали богослужение на дому. Особенно решительно братства действовали в Волковыском уезде Гродненской губернии — именно там, где администрация в течение 1865–1866 годов, основываясь на законах о смешанных браках, развернула наступление на «латинизантов». В донесении генерал-губернатору А. П. Стороженко уверял, что волковыские братчики готовы на все, лишь бы удержать колеблющихся в католицизме: один из них грозится «вешать тех, которые будут присоединяться» к православию, и ему «беспрекословно повинуются» [587] .

585

LVIA. F. 378. BS, 1866. B. 2516. L. 158 ap.

586

Из Северо-Западного края // Голос. 1867. 21 марта. № 80. О бытовании этих легенд в Белоруссии и Польше см.: Народная Библия: Восточнославянские этиологические легенды / Сост. и коммент. О. В. Беловой. М., 2004. C. 286–288; Zowczak M. Biblia ludowa. Interpretacje watkуw biblijnych w kulturze ludowej. Wrocіaw, 2000. S. 191. Интересно, что в тот же период этот самый образ — царство с 77 верами — встречается в доводах, при помощи которых крещеные татары в Поволжье доказывали свое право исповедовать ислам (cм.: Werth P. At the Margins of Orthodoxy. P. 166–167).

587

LVIA. F. 378. BS, 1866. B. 1152. L. 83–88 ар. (рапорт Стороженко Э. Т. Баранову от 23 августа 1867 г.).