Конфетка для мажора
Шрифт:
«У твоей девушки нет страховки. Бывшей девушки, Амурский. Либо ты, либо бывшей она станет без твоего участия».
Именно такой текст значился в письме, которое я получил, когда просматривал файлы Вольта.
А ниже два вложения, где Sweety, как объявил незнакомый мужик, исполняет ведущую партию в танце. Ни костюм, ни маска не скрыли от меня любимую девочку. Кажется, я узнаю её из миллиона, даже если на ней
Новогодние праздники проходят в прострации. Выполняю механические действия типа встать, пойти, присесть. Заливаюсь паршивым кофе, чувствуя мерзкую кислоту на языке.
— Оно того стоило? — это первое, о чём спросил, когда нам устроили очную ставку с дочерью Самойловой. — Стоило?
Девчонка закрывает лицо ладонями и отрицательно качает головой. Её брат напротив довольно скалится, развалившись на стуле.
— Видеть твою осунувшуюся рожу, оказывается, приятнее, чем прохладное тело.
Урод лениво протягивается, продолжая философствовать. Его слова практически ничего не решают и он об этом прекрасно знает. Как и то, что самый максимум, который им светит, это штраф. Наши возможности примерно равны, а его действия… они не могут быть расценены как прямая угроза жизни. Он знал, что делать и как действовать чужими руками.
— Сестру не жаль? — бросает отец.
— Неа. Если бы дурёха не поплыла от тебя…
Резко отодвигаю стул и выхожу из прокуренного помещения.
Если бы…
Если бы моя мать не поссорилась с отцом…
Если бы не столкнулась с той машиной…
Если бы пассажиры обеих тачек выжили…
Если бы…
Мама была жива и пыталась оказать первую помощь, но сама слабела с каждой минутой.
Если бы…
Останься она на месте и дождись помощь…
Но она тащила Самойлову, истекая кровью…
Знает ли об этом их сын, возомнивший себя судьёй?!
Глава 49
Юля
Медленно сползаю с постели и бреду в кухню, чтобы выпить стакан воды. Горло сушит от надсадного кашля, а температура, кажется, и не думает снижаться.
Каникулы прошли, а я по-прежнему в родном городе и родной квартире.
Одна.
Лариса, которой я позвонила сразу после визита врача, вызвалась приехать, но я наотрез отказалась. У неё своих проблем хватает, тем более сейчас, когда ей стоит избегать переживаний и инфекций.
Тётка позвонила всего раз с подачи племянницы. Маминой сестре не интересно, что со мной и как я себя чувствую. Ей интересен лишь вопрос, когда я продам квартиру и отдам её часть. Какую? Не знаю. Она считает, что я должна ей за то, что жила у них, что она присматривала за могилами, что не бросила меня. «Интернат не равно детский дом, — заявила женщина, которую я столько лет считала родной. — А по счетам принято платить, Юля».
На этом она бросила трубку, прислав позже сообщение, что они уже нашли нотариуса и риелтора, готовых взяться за оформление бумаг.
Окидываю воспаленным взглядом родные стены и понимаю, что не готова с ними расстаться. Я не должна ничего и никому, но и не знаю, хватит ли сил бороться,
Внутренний стержень, которым я гордилась, сломался. Рассыпался в прах и, боюсь, не подлежит восстановлению.
В те моменты, когда я выплывала из состояния желе, разум вопил, что Ромка не мог претворяться. Но день за днём уверенность в этом испарялась, пока не превратилась в пар, который упорхнул.
Мог. И смог.
Иначе бы нашёл способ и желание объясниться, как нашёл нас с Ларой в её городе.
Проглатываю антибиотик и, подавив тошноту, по стеночке добираюсь до спальни. Надо бы поесть, но дома, кроме чёрствой булки, нет ничего. Пачка чая и та подходит к концу. Новый год среди сугробов при минусовой температуре дал о себе знать. А если прибавить моё эмоциональное опустошение и истощение, болезнь была предсказуема. Сколько себя помню, сильный стресс всегда выливается в длительную болезнь.
Доставка продуктов, которая спасает жителей мегаполиса, не предусмотрена в маленьких городках, а обратиться за помощью мне не к кому.
Логично, если бы у меня остались подруги, но… их нет. Я была погружена в танцы, отдавала им всё своё свободное время, пожертвовав обычными девичьими буднями. В группе же дружбы не существовало: в мире спорта процветает соперничество и зависть, редко где встретишь настоящую родственную душу.
Заворачиваюсь в одеяло, чтобы согреться, и закрываю глаза. Во сне легче переносить температуру и слабость, а ещё сон если не лечит душу, то хотя бы восстанавливает тело. Но это при условии, что нет сновидений. Меня же они одолевают, подкидывая, как назло, самые сладкие и самые нежные эпизоды.
— Я так соскучился, — шепчет Ромка, сгребая в медвежьи объятия.
От него пахнет потом, сам он мокрый и взъерошенный после тренировки, но я ни за что на свете не хочу, чтобы он размыкал руки. Если возможно, хочу простоять сутки, уткнувшись в его надежную грудь.
— Моя сладенькая, — щекочет ухо его шёпот, а наглые лапы уже задирают футболку.
Пальцы касаются кожи спины, и предательские мурашки разбегаются вверх по позвоночнику. Одна ладонь скользит на живот и останавливается. Я…на грани…Рома внимательно смотрит в мои глаза, но я качаю головой.
Нет. Не готова
Мне хочется сказать «да», хочется до такой степени, что кипит кровь, но страх парализует и остужает пыл.
Я останавливаю Ромку, и он шумно выдыхает, всё ещё удерживая. Его грудная клетка ходит ходуном, а пальцы по инерции сжимаются и разжимаются, но он справляется и начинает целовать невесомо, бережно…
Бережно… Неужели человек может носить постоянно маску и быть таким лицемером? Я… запуталась. В моём воспалённом сознании на грани реальности и бреда проносятся картинки прошлого и настоящего. День сменяет ночь, ночь сменяется днём. Не знаю, сколько я лежу в горячке, но когда в очередной поход за водой вспоминаю про брошенный где-то телефон, раздаётся звонок в дверь.