Конфетка для мажора
Шрифт:
— Как скажешь, — Сычев поднимается и выходит, прикрыв дверь.
А я остаюсь снова одна. С мыслями, наполовину опустошенным стаканом и полностью разбитым сердцем…
— Пару лет назад, а, может, меньше, Ромыч забился со мной, что нет на планете девушки, которая бы могла вызвать у него чувства.
Я давлюсь кофе, который только что отпила, и вопросительно поднимаю глаза. Пробуждение после успокоительного оказалось тяжелым и болезненным, но, вместе с тем, тело отдохнуло. А душа… Ей придется долго заживать и наращивать защиту
— Я видел вас в зале, когда он налетел на тебя из-за якобы его места. Вы так цапались, что никого рядом не замечали, а я наблюдал, что Амура повело. Он сам не понял, но я уже увидел это. Потом, на лекции, если помнишь, хотел спровоцировать, но не получилось.
— Получилось, — почему-то шепотом отвечаю. — Рома передал мне подарок.
— Ах да, пакет с косметикой, которым он швырялся у входа. Забыл, — обезоруживающе улыбается Альберт, отправляя в рот большущий кусок омлета.
Это я приготовила, пока преподаватель (стыдно-то как!) принимал душ. Он попросил нарезать бутерброды, но я осмелилась сделать более сытный завтрак в благодарность за его доброту. И, конечно, потому что так привыкла.
— Очень вкусно, Юль! — Хвалит, и продолжает говорить: — Всё думал, когда рванёт? Ставил на квест, но вы уехали с подругой.
Я смущенно краснею и прячу глаза в напитке, вспоминая наш поцелуй. Первый настоящий поцелуй и то, как Ромка грел мои руки, а потом заботливо прятал, чтобы наша команда выиграла.
Ради спора? Он уже тогда играл?
Повинуясь внутреннему наитию достаю свой телефон и нахожу нужное сообщение. Подвигаю через стол смартфон к Сычёву.
— Что это?
— Нажмите на экран…
Альберт Игоревич запускает запись, а во мне вновь каждое слово отдается тысячей иголок.
Сычёв смотрит внимательно. Останавливает и запускает вновь. А я молча жду его вердикт.
— Идиот, — цедит сквозь зубы. — Выходит, вчера ты узнала про это?
Альберт показывает на погаснувший экран.
— Вчера.
— А Антонина?
— Девочка с работы.
— Девочка с работы, — повторяет мужчина. — Что ж, когда будешь готова, скажи. Я отвезу тебя… на работу.
Чуть раньше, когда я хотела уйти, он даже как—то разозлился и сказал, что можно оставаться столько, сколько мне необходимо. Но мне…
У меня, в общем, нет никакой необходимости и стеснять своим присутствием я не буду.
Мою посуду после завтрака и прощаюсь. Сычёв порывается отвезти, но я… Я не хочу. Под предлогом, что договорилась встретиться с подругой, покидаю гостеприимный дом. Нет никакого желания рассматривать интерьер. Понимаю лишь, что дом огромный, а ехать мне придется с пересадкой. Но это к лучшему: побыть одной и отвлечься. В толпе легче отвлечься, чем с собой наедине. В толпе есть мнимое чувство, что ты маленький винтик целой системы, что от тебя тоже что-то зависит…
Чемодан оттягивает руку, и я постоянно перекладываю его, так как катить по снегу, которого намело за ночь, нереально. Усталость тоже отвлекает. Этим я спасаюсь и собираюсь забыться, нагружая себя до предела.
Закоченевшая, добираюсь до адреса. Быстро
— Привет!
В зале появляется Тоня. На ней нет костюма, а в руках она крутит мою маску.
Быстро спускаюсь вниз и забираю маску, которую не нашла в шкафчике. Мне вообще показалось, что в нём кто-то рылся, потому что я складываю вещи иначе, но списала на паранойю. Враги и предатели мерещатся в каждом человеке, за что надо передать спасибо Амурскому.
При воспоминании о бывшем парне в груди появляется холод, а потом резкая боль. Я растираю кулаком место, где обжигает, и часто дышу, чтобы унять странное состояние.
До сегодняшнего дня не знала, как умеет обжигать холод. Обморожение, окоченение… но чтобы изнутри выгорало… такого со мной не было даже после смерти родителей. Возможно, тогда я плохо воспринимала действительность из-за действия наркоза и множества обезболивающих и успокоительных лекарств. Потом были утомительные беседы с психологом, слезы, крики, снова психологи…
Сейчас я одна. Лариса бы, наверное, поняла, но у подруги своя трагедия, про которую она молчит. А у меня своя: предательство и ложь.
Предательство и ложь… страшнее нет расправы…
Страшнее только смерть… жива ли я теперь?..
А помнишь наш апрель… березки и дубравы…
Наш домик над рекой… твой тихий шепот «Верь…»?'Верь, что в любом пути всегда с тобой, родная…
Что б ни случилось, верь — не струшу, не предам!..'
Но только черный свет закрыл ворота Рая…
И счастье, как хрусталь, разбилось пополам…
Вспоминаю стихотворение Марины Есениной и начинаю проговаривать, пока Тоня испуганно жмется к стене. Наверняка я представляю страшное зрелище: сжимаю в руках маску и шевелю губами. Но мне все равно. Я успокаиваюсь.
Настраиваюсь на выступление, чтобы после него сразу уехать. Покинуть хотя бы на время город, показавший мне красоту, подаривший любовь и отнявший её же. Не сам город это сделал, а единственный человек, которому я полностью доверилась, открылась…
— Прости, — у меня сегодня плохое настроение.
— Я понимаю, понимаю. Поэтому и зашла спросить, как ты.
Ну, конечно. Ведь именно Антонина открыла мне глаза. Кстати…
— Тонь, откуда у тебя то видео? От кого ты узнала?
Вижу заминку и промелькнувший в глазах страх. Клянусь, я видела эту эмоцию, потому что пристально смотрела. Наверное, даже ждала.
— Случайно… — откашливается, и продолжает, — мне случайно попало. Я не хотела, не хотела, Юль. Я не хотела!
Последние слова девушка выкрикивает и стремительно убегает. А через двадцать минут мы в шоке стоим перед Виталием, который сообщает, что Тоня от нас ушла.