Конфидент для призрака
Шрифт:
Утром, уходя на работу, Лёля оставила на столе записку, в которой просила Диму позвонить и как-то объяснить, что происходит. Подумала, извлекла из коробочки, куда она его временно положила, тест на беременность с двумя полосками и положила его на записку. Да, не так ей хотелось сообщить Диме радостную новость, но и молчать она не станет: он имеет право знать. Даже если — тут она в ужасе прижала ладонь к губам — у него есть другая, Лёля не станет скрывать от него правду. Скорее всего, она что-нибудь не так поняла, наверняка всему есть логичное и простое объяснение.
Весь день девушка ждала, а телефон, словно нарочно, трезвонил каждые пятнадцать минут, но среди звонивших Дмитрия не было. Нине, которая, отчаявшись дозвониться, написала Лёле встревоженное сообщение, она сказала, что всё в порядке и пообещала непременно отзвониться завтра.
Возвращаясь домой, Лёля привычно взглянула на то место, где Дима обычно ставил машину, но её там не было: значит, его снова нет дома. Может быть, что-то действительно случилось и ему просто некогда было заглянуть домой?
Но все сомнения исчезли, когда она, сбросив в прихожей балетки, торопливо вошла на кухню. В мойке стояла грязная тарелка, а на столе белела записка, придавленная кружкой. Лёля дрожащими руками схватила листок бумаги и застыла, увидев под ним несколько купюр. Записка прыгала в её трясущихся руках, и она с трудом разбирала слова. Дима в сдержанных и холодных выражениях сообщал, что уходит от неё к другой женщине и искать его не нужно. В конце стояла приписка, что деньги — это на прерывание никому не нужной беременности и на оплату квартиры за следующий месяц. И что на этом он считает свои финансовые и моральные обязательства выполненными.
Лёля выронила записку и бессильно сползла на пол по стене: ноги не держали, а в голове возникла странная звенящая пустота. За что он так с ней поступил? Ведь она всё делала для того, чтобы он был спокоен, доволен и счастлив. Он ведь он говорил, что ему очень хорошо с ней, с Лёлей… Почему? Что она ему сделала?
Девушка не знала, сколько просидела вот так, молча глядя в пространство остановившимся взглядом. Потом она поднялась, посмотрела на деньги и горько улыбнулась: Дима, как всегда, подошёл к вопросу рационально и прагматично. Неужели он всерьёз думает, что она возьмёт его деньги и избавится от ребёнка? Это её малыш, и пусть он будет расти только с ней, но она сумеет и родить, и воспитать. Слава богу, руки есть, голова тоже — не пропадёт!
Лёля решительно вытерла слёзы, взяла деньги и положила в кошелёк: она прямо сейчас пойдёт и положит их на депозит, чтобы к моменту, когда они понадобятся её малышу, там уже накопилась приличная сумма. Ей эти деньги не нужны, а вот ребёнку могут пригодиться.
Выйдя из подъезда, Лёля решила, что идти в банк с заплаканными глазами — не самая лучшая идея, и раз уж ей не нужно готовить ужин, то вполне можно сесть в кафе и выпить большую чашку кофе с каким-нибудь ужасно вкусным пирожным.
Кофе был восхитительным, пирожное — нежным, слёзы высохли, и апатия сменилась каким-то странным возбуждением и неуёмной жаждой деятельности. Наверное, именно поэтому, когда, стоя на светофоре, Лёля вдруг увидела Диму, садящегося в неприметную серую машину, она не побежала к нему, а подняла руку и, поймав такси, попросила шофёра, восточного мужичка средних лет, следовать за указанным автомобилем. Таксист, видимо, повидал в этой жизни уже всё, потому что не удивился, а спокойно пристроился за серой машиной и даже не приставал к Лёле с разговорами.
Тем временем неприметная «девяносто девятая», в которой ехал Дима, выбралась на Московское шоссе и бодро покатила в сторону Москвы. Таксист прервал молчание, но лишь для того, чтобы уточнить, есть ли у милой девушки деньги, так как поездка получается неблизкой. Лёля успокоила его, сказав, что на оплату такси у неё точно хватит, даже если преследуемая машина поедет аж в Москву. Водитель ухмыльнулся, проворчал что-то про странных ревнивых женщин и снова сосредоточился на дороге.
Но автомобиль, за которым они следили, вдруг свернул на неприметную, хотя и достаточно широкую дорогу. Держась на достаточном расстоянии, Лёлин таксист, видимо, заразившись её азартом, старался слишком не приближаться. Но когда «девяносто девятая» свернула на совсем уж узкую дорожку, он повернулся к Лёле:
– Девушка, если поедем — точно заметит, и вся ваша слежка коту под хвост. Чего делать-то будете?
– Вы меня высадите, а сами поезжайте обратно, – решительно сказала Лёля, вынимая достаточно крупную купюру, – я уж тут разберусь. Спасибо вам!
– Точно разберётесь? – уточнил водитель, но было видно, что он с удовольствием избавится от странной пассажирки. – А то подождать могу, раз платить есть чем.
– Не надо, – отказалась Лёля, – я сама не знаю, сколько пробуду здесь, чего вас мучить-то. И ещё раз спасибо.
Попрощавшись, она вышла из машины и осторожно пошла в ту сторону, куда свернула машина, в которой ехал Дима. Что ему могло понадобиться в этакой глухомани? По пути девушке попался покосившийся столб с табличкой, на которой когда-то было написано название деревни. Но сейчас можно было рассмотреть только первую половину слова: «Бере...». Не то Бережки какие-то, не то Березки, а может, Берёзовка или Береговое…
Впереди послышались голоса, и Лёля сразу узнала голос Димы. Странно: ей казалось, что в машине он был один: когда машина поворачивала, там был виден только профиль водителя, то есть самого Завьялова. С кем же тогда он разговаривает?
– В деревне, спрашиваю, ещё кто-нибудь живёт? – раздражённо спрашивал Дима, которого надёжно скрывал от тихонько подобравшейся Лёли высокий куст одуряюще пахнущей, но уже отцветающей сирени. Весна в этом году выдалась поздняя, вот и сирень к середине июня только начала облетать.
– Не, никого нету, – заплетающимся языком отвечал ему кто-то, кого девушка не могла рассмотреть, чтобы, выглядывая, случайно себя не выдать: объяснить Диме, что она тут делает, будет, мягко говоря, непросто.