Конгрегация. Гексалогия
Шрифт:
– Для чего? Насколько мне известно, от воздействия воды и мыла богемский гранат не портится…
– Мешается, – не слишком любезно отрезал Рудольф, совершенно не по-императорски спрятав взгляд, и она понимающе улыбнулась:
– Ах, вот оно что… Понимаю. Так стало быть, пока вы в очередной раз демонстрировали Элишке все достоинства бань императорского замка…
– Вот теперь вы переходите дозволенные границы, госпожа фон Рихтхофен, – остерег ее Рудольф, однако строгость в его голосе была какой-то неуверенной, и взгляд по-прежнему был устремлен в сторону.
– Господи, Ваше Величество, – не сбавив тона, произнесла Адельхайда, нарочито
– Да, – все еще с явным недовольством в голосе отозвался Рудольф. – Мне никогда не приходило в голову ставить нарочную стражу у комнаты, где остается моя одежда. Никогда не думал, что кто-то возжелает стащить мое исподнее, и до сих пор подобных случаев в истории императорского рода не было.
Итак, король заговорил, как человек. Нечастое явление в последнее время, даже в таких вот беседах наедине. Стало быть, какая-то часть цели таки достигнута – Рудольф встряхнулся и ожил…
– Но, кроме ваших подштанников, – возразила она, сдержав на сей раз усмешку, – в вестиаруме осталась и вполне ценная вещь. За богемский гранат в наше время могут и убить.
– Да, я вполне осознаю ценность камня самого по себе, и поначалу мне подумалось, что он был похищен исключительно из корыстных побуждений… Нет, – сам себя оборвал Рудольф. – Не так. Поначалу я решил, что потерял его. Что забыл снять, что цепочка оборвалась или расстегнулась… Я не знаю. В тот день мои мысли были заняты другим. В пражском предместье какая-то шайка то ли еретиков, то ли бунтовщиков распяла на деревьях двух монахов, и сделала это средь бела дня, снабдив это представление вполне красноречивой грамотой, прибитой к стволу. Немецкое засилье и король – предатель национальных интересов… Один из тех монахов – дядя моего далеко не последнего рыцаря, причем богемца, и в тот день мне пришлось выслушать целый поток ругани, слез, гневных воззваний, призывов и прочая. Не сказать, что я туго соображал, но рассудок мой был в некотором роде не вполне обращен на происходящее. Посему вначале я допускал и такое – что в утрате венисы я виновен сам. Но после – после я уже иначе взглянул на всё. Когда вор проник в сокровищницу ночью, даже если бы я спал, я все равно проснулся бы от жара венисы. Нельзя бы было не проснуться. О наличии же у меня камня, о том, что это такое и что для меня значит, о том, частью чего он является, знали немногие. Знали лишь самые близкие.
– Ношение подобных, с позволения сказать, талисманов, невзирая на некоторую ревностность Церкви, в наше время не есть нечто из ряда вон, – усомнилась Адельхайда. – И все же вы это скрывали?
– Я опасался не гнева особенно прилежных блюстителей христианских истин. Какой смысл в тайном охранении, если о нем известно всем?
– Или немногим, – докончила она с упреком. – «Самым доверенным».
– Если вам придет в голову предать меня, – огрызнулся Рудольф, – мои доверенные люди скажут, что я виноват в этом сам, ибо только дурак доверится женщине. Если меня убьет ради места на троне Фридрих, все вокруг будут говорить, что следить за собственными детьми – первостепенная забота любого короля, и подобный
– Не один, – кивнула Адельхайда, – однако вопрос не в наличии доверенных лиц, Ваше Величество. Вопрос в подборе таковых. Дайте предположу. Старик Витезслав в числе тех, кому было известно о вашем деде?
– Еще от отца, – отозвался он едко. – Посему здесь вы дали промашку: пожурить меня не удастся. Он глава стражи Карлштейна…
– … и потому должен быть в курсе бабушкиных секретов.
– Как я уже сказал, не моя в том вина.
– Боюсь, узнав от вас, кто еще входил в число осведомленных об этом людей, – вздохнула Адельхайда сокрушенно, – я выскажу вам еще много нелестного, Ваше Величество. Надеюсь, ваш сын не переймет от вас вашей самой дурной привычки – верить друзьям. Поймет, что друзей у Императора быть не должно.
– И это я слышу от человека, вхожего во все мои тайны? Порицающего меня всякий раз, когда я пытаюсь скрыть хоть что-то?
– Мне верить можно, – кивнула она, и Рудольф покривился:
– И как же доказывается сие спорное утверждение, госпожа фон Рихтхофен?
– Никак, – передернула плечами Адельхайда. – Это вы должны вывести сами. Сами должны уметь различить, кто достоин доверия, а кто – плахи. Теперь же мы это выясним лишь после моего расследования… Так стало быть, Ваше Величество, первый итог таков. Да, полагаю, не следует сообщать конгрегатам о происшествии, пока оно не будет разрешено. Мне же надо знать имена всех (всех, без умолчания), кто знал о вашем тайном страже. И, разумеется, мне хотелось бы на него взглянуть.
– Для чего? – нахмурился Рудольф; она пожала плечами:
– Хоть бы и любопытства ради. И, безусловно, я хочу въяве видеть столь редкостный артефакт древнего культа, который, к тому же, еще и не является обманкой для простого люда, а вполне даже работоспособен.
– Хорошо, – вздохнул Император, помедлив, и подступил к двери, бросив взгляд в пустую полутемную оконечность коридора. – Я открою вам.
– А вот этого пока не надо, – остановила его Адельхайда. – Кто-то вскрыл эти замки, ведь так? Кто-то сумел это сделать. Я полагаю собственные умения не самыми скверными, и теперь я хочу проверить, ошибаюсь ли я. Я хочу испытать свои силы и заодно узнать, сколько же времени требуется на то, чтобы разобраться со всеми четырьмя дверями.
– Мне не придется менять замки после ваших изысканий? – уточнил Рудольф с сомнением, и она фыркнула, снова присев перед дверью:
– Это уже просто оскорбительно, Ваше Величество.
– Я смотрю, вы серьезно подходите к делу, – заметил Император, когда она развернула на полу чехол с отмычками, любовно разложенными по кармашкам.
– Иначе я не была бы лучшим, что у вас есть, – вскользь улыбнулась Адельхайда, склоняясь к замку. – In optimo [834], конечно, мне бы осмотреть и саму сокровищницу в том виде, как ее оставил наш таинственный грабитель… Ведь, насколько я поняла, сам факт проникновения вам стал известен лишь по тому, что вещи в ней были подвинуты со своих мест?