Конгревова ракета
Шрифт:
Может быть, это звучит пафосно, но, на мой взгляд, так оно и есть… Русская литература знает немало критиков умных, с тонким слухом, обладавших большим талантом. Но лишь единицы привлекают интерес будущих, не своих, поколений. Известны ли сегодня кому-то, кроме горстки специалистов, например, Павел Анненков, Скабичевский, Зайцев, Протопопов, Измайлов? О них вспоминают зачастую лишь в связи с тем писателем, о котором они сказали несколько ярких слов, чтоб привести эти слова в своей статье, докладе, реферате, монографии. Сами по себе такие критики со всем своим часто большим творческим наследием не интересны. Они канули в Лету. Белинский же среди тех немногих, кто продолжает быть актуальным и сегодня.
Да, могут возразить, что нынче и к Белинскому
Может быть, не стоило бы сегодня возвращаться и к Белинскому, и к Писареву. Оставить их там, в их XIX столетии и в советской эпохе, когда их сделали чуть ли не иконами. Но последние двадцать относительно свободных лет не дали нам новых больших критиков, точнее мыслителей, которые бы размышляли о России, ее народе, опираясь на литературу. Талантливых много, а больших не видно. Нет безустанно бомбардирующих ленивое общество своими статьями-ядрами… А двадцать лет – срок немалый. Даже десять. (Творческий путь Белинского укладывается в неполные пятнадцать лет, Писарева – в девять, Константина Аксакова (как критика) – в восемнадцать, Аполлона Григорьева – в неполные двадцать.)
Конечно, смешно было бы утверждать, что Виссарион Белинский был неким идеальным критиком, гением мысли. Его неистовость отталкивала и от него самого, и от того направления литературы, которое он проповедовал, многих потенциальных сторонников.
Ошибкой Белинского я считаю непримиримую войну со славянофилами. И Белинский со своими немногочисленными соратниками (точное определение им дать сложно, это были не западники в чистом виде, не либералы; условно назову их демократами, хотя Белинского демократом назвать никак нельзя – «люди так глупы, что их насильно надо вести к счастью»), и славянофилы (особенно младшие их представители – Константин Аксаков, Юрий Самарин) были, в общем-то, очень близки по взглядам, вышли из одного кружка. Точнее, таких кружков – «московских гостиных», как называл их Герцен, – было несколько… Какое-то время – 1830-е, самое начало 1840-х – московская молодежь часто встречалась, спорила, вырабатывала свои взгляды на жизнь. Люди на пять-десять лет старше их, как Хомяков, Иван Киреевский, казались им сгоревшими, навсегда напуганными расправой над декабристами стариками… Позже многие из того поколения стали, к сожалению, заклятыми врагами, но почти все – фигурами значительными в русской (и не только русской) истории. Бакунин, Герцен, Белинский, Аксаков, Боткин, Кавелин, Катков, Огарев, Тургенев… (В последние десятилетия такого рода кружки мыслящей молодежи практически исчезли, все сидят по своим квартирам, и, может быть, поэтому мы остро ощущаем отсутствие новых идей, – у нас, к примеру, давно уже как таковой нет философии, рождающейся, как правило, не в тиши кабинетов, а в пространных спорах.)
Но вернусь к войне неистового Виссариона со славянофилами…
Она началась с полемики Белинского и Константина Аксакова по поводу «Мертвых душ» летом 1842 года и принесла русской литературе, на мой взгляд, много вреда. С одной стороны, она ожесточила Аксакова против Белинского и его соратников и заставила влиться в круг Хомякова, Киреевских, Языкова, намного более косных, чем сам тогда еще совсем молодой Аксаков. С другой стороны, Белинский, растратив пыл души на эту полемику, практически ничего (и это может удивить) не сказал о самих «Мертвых душах». Точнее, не сказал того, что, по всей видимости, собирался.
Вот нечто вроде рецензии на поэму в № 7 «Отечественных записок». Но это действительно нечто вроде, так как о самом произведении мы в ней почти ничего не найдем, кроме того, что это великое произведение и оно требует изучения. Впрочем, Белинский обещает поговорить о «Мертвых душах» подробно «скоро в свое время и в своем месте»… В следующем номере журнала Белинский возвращается к поэме Гоголя, но лишь затем, чтобы разгромить идею статьи Аксакова «Несколько слов о поэме Гоголя “Похождение Чичикова, или Мертвые души”. Идея была такой: «Пред нами возникает новый характер создания, является оправдание целой сферы поэзии, сферы, давно унижаемой; древний эпос восстает перед нами». И Аксаков довольно определенно приравнивает «Мертвые души» к «Илиаде» Гомера.
Белинский в своей небольшой (шесть журнальных страниц) статье зло высмеивает такое сравнение. В пылу спора он задевает и Гоголя, принижает значение «Мертвых душ»:
…Гоголь великий русский поэт, не более; «Мертвые души» его – тоже только для России и в России могут иметь бесконечно великое значение. ‹…› Повторяем: чем выше достоинство Гоголя как поэта, тем важнее его значение для русского общества, и тем менее может он иметь какое-либо значение вне России. Но это-то самое и составляет его важность, его глубокое значение и его – скажем смело – колоссальное величие для нас, русских. Тут нечего и упоминать о Гомере и Шекспире, нечего и путать чужих в свои семейные тайны. «Мертвые души» стоят «Илиады», но только для России: для всех же других стран их значение мертво и непонятно.
По воспоминаниям современников, Константин Аксаков был взбешен разгромной статьей Белинского, тем более что, объявляя «Мертвые души» эпосом, он наверняка опирался на слова самого Белинского из статьи «О русской повести и повестях г. Гоголя», в которой тот назвал «Тараса Бульбу» эпопеей, огромной картиной в тесных рамках, достойной Гомера. И далее:
Если говорят, что в «Илиаде» отражается вся жизнь греческая в ее героический период, то разве одни пиитики и риторики прошлого века запретят сказать то же самое и о «Тарасе Бульбе» в отношении к Малороссии XVI века?..
Но в «Мертвых душах» Белинский увидел произведение социальное и отказал ему в эпической основе, в общем-то, довольно явной.
Последовал резкий ответ Аксакова, Белинский отозвался еще более резким «Объяснением…», в котором готов был уже сравнивать «Мертвые души» с чем угодно, например с романами Вальтера Скотта, но только не с «Илиадой». И то ли искренне, то ли в полемической злости, Белинский дает свое определение современного эпоса как исключительно исторического романа. В данном случае мне лично ближе мысль Аксакова, который видел эпос не в содержании того или иного произведения, а в эпическом созерцании. «…и только у одного Гоголя видим мы это созерцание».
(Нужно заметить, что об этой полемике очень интересно и подробно написано в статье Александры Спаль «Гоголь и его критики», «Литературная учеба» № 3, 2010.)
Скорее всего, стратегически Белинский оказался прав: русская литература с «Мертвых душ» и вышедшей в том же 1842 году «Шинели» стала в первую очередь социальной. Но социальностью любое большое произведение не исчерпывается. Белинский часто не хотел этого признавать.
Именно после статей о «Мертвых душах» Гоголь явно потерял к Белинскому былое доверие; продолжение поэмы (а ведь полемика велась лишь о первой из трех заявленных частей произведения) опубликовано так и не было, зато в 1847 году появились «Выбранные места из переписки с друзьями». И отношения Белинского с Гоголем закончились обменом знаменитыми письмами.