Коньки и Камни
Шрифт:
Через некоторое время, убедившись, что Леви достаточно далеко, я вышла из своего укрытия и направилась к книжному магазину. Мои мысли были вихрем. Взгляд на его жизнь позволил мне по-новому взглянуть на него — более человечным и уязвимым, чем я считала раньше.
Как только я оказалась внутри, я постаралась отогнать эти мысли. Я была здесь, чтобы встретиться с Брук и вернуться к подобию нормальной жизни. И все же, как только я шагнула внутрь, эхо слов Леви и интенсивность его эмоций не покинули меня.
"Вот ты где!"
Ее слова вернули меня к моим мыслям, а встреча с Леви на мгновение отодвинулась на задний план. "Прости, Брук", — извинилась я, чувствуя укол вины за то, что заставила ее ждать. "Я… задержалась".
В глазах Брук читалось любопытство, молчаливый вопрос о том, что меня задержало. Но я снова оставила это при себе. Секретов становилось все больше, и какая-то часть меня чувствовала себя неловко из-за этого. Скрывать что-то от Брук, которой я так глубоко доверяла, было не очень приятно.
Но была и другая часть меня, та, что яростно защищала новую, неизведанную территорию, по которой я перемещалась. Эти секреты, эти встречи были моими и только моими. Они представляли собой часть меня, которую я могла оставить при себе, часть моей жизни, свободной от осуждения, от ожиданий, от приказов других.
"Я просто… отвлеклась", — добавила я, надеясь отвлечь от дальнейших расспросов.
Брук, казалось, согласилась с этим, хотя я могла сказать, что ей все еще любопытно.
Пока мы ходили по книжному магазину, Брук болтала о занятиях и последних сплетнях в кампусе. Я участвовала, но часть меня все еще оставалась где-то в другом месте, затерявшись в паутине своих секретов.
Но вместе с обретенной свободой пришло и чувство изоляции, осознание того, что есть части меня, которые другие могут не понять или не принять. Это был парадокс, в котором я все еще училась ориентироваться, баланс между потребностью в секретности и желанием открытости.
Я могла делать свой собственный выбор, но не всем он мог понравиться.
И этот выбор формировал мою сущность, как и секреты, которые я сознательно хранила.
И когда я возвращалась в общежитие вместе с Брук, я понимала, что все только начинается.
16
Леви
Н ужно было что-то ударить.
Или кого-то.
В обычных обстоятельствах я не позволял ярости поглотить меня. Даже на льду моя сила заключалась в непоколебимой сосредоточенности, которую я тщательно вырабатывал годами, стремясь достичь своих целей, несмотря ни на что.
Конфронтация с матерью оставила во мне кипящее разочарование, ярость, которую я с трудом сдерживал. Когда я уходил, мои мысли неизбежно обращались к Минке Мэтерс.
Это была ее вина.
Она была частью запутанной паутины ожиданий и давления, которая, казалось, душила меня. Если бы мой отец был жив, если бы все было по-другому,
Я ненавидел это, ненавидел то, как эти эмоции бурлили во мне. Я привык все контролировать, как на льду, так и вне его, но это… это было другое. Это было личное, и это грызло меня.
Суббота не могла наступить достаточно скоро. Теперь игра была не просто отвлекающим маневром. Это была отдушина, способ выплеснуть накопившееся разочарование. Я намеревался заставить Минку страдать, заплатить за грехи ее семьи, за ту роль, которую они играли в этой извращенной игре за престиж и власть в мире профессионального хоккея.
Мысль об этом, предвкушение того, как Минка окажется под моим контролем, вызывали извращенное чувство удовлетворения. В этом была власть, власть, которой я жаждал, особенно если учесть, что все остальное, казалось, уходило из-под моего контроля.
И тогда она почувствует себя беспомощной, жертвой обстоятельств.
И как раз тогда, когда она уже не могла терпеть, я открывал ей, кто она такая. Жалкая девчонка, жаждущая внимания даже от незнакомца. Кто-то, кто определенно не должен быть во главе хоккейной команды.
На самом деле, вся ее гребаная семья должна быть полностью исключена из "Змей".
Пока я шел, кампус вокруг меня казался далеким, как фон для суматохи внутри. Обычные достопримечательности и звуки студенческой жизни казались приглушенными, заслоненными бурей эмоций, с которыми я боролся.
Мне нужна была эта игра в субботу, нужно было ощутить чувство контроля, даже если это была всего лишь иллюзия, даже если это было всего лишь на одну ночь. Минка Мазерс была моей целью, и я ни разу не промахнулся.
Я добрался до катка раньше, чем ожидал. Теперь я мог направить свою энергию на что-то конструктивное, а не тратить мысли на нее. Но даже здесь, среди знакомого запаха льда и звука коньков, врезающихся в поверхность, мои мысли оставались затуманенными.
Суббота должна была стать разрядкой, возможностью выплеснуть накопившуюся агрессию. Я буду играть в игру, и играть хорошо. Минка Мазерс должна была узнать, как далеко готов зайти Леви Кеннеди. И в этот момент я верну себе часть контроля, который жизнь — и она — казалось, так хотела у меня отнять.
Неделя тянулась однообразно, что только усиливало мое волнение. Каждый день проходил в череде занятий и практик, а мои мысли постоянно возвращались к предстоящей игре с Минкой. На уроке морали и этики я однажды поймал ее взгляд. В ее взгляде было что-то похожее на сочувствие, но оно было мимолетным и исчезло так же быстро, как и появилось. Эта мысль привела меня в ярость. Ей было жаль меня? Как? Почему? От этой мысли мне захотелось наказать ее за это.
Связать ее.
Заткнуть рот.