Конкур со шпагой
Шрифт:
– Так что же делать?
– Ищите дядю Степу.
– Кого?
– спросили мы одновременно.
– Есть такой дядя. Я нет-нет и слышу о нем у коллекционеров. Как я понимаю, он у них своеобразный дирижер в оркестре собирателей. Он всегда знает, что у кого есть и что на что меняется. И посредничает в этом. Естественно, соблюдая свои интересы. Найти его можно в кафе "Три слона".
– Это еще что такое? Где?
– Понятия не имею. Завсегдатаи называют так какое-то кафе-мороженое. А работает он где-то в сфере ритуального обслуживания населения.
– На кладбище, что ли?
– встрепенулся Яков.
– На каком?
Линев ответил, что
– А Пашка на каком?
– Это уже мне.
– Ты вроде говорил?
Мне тоже пришлось ответить, что не знаю.
– Эх ты! Полдня ездил и почти ничего не привез.
Разговор наш продолжался долго. И оказался, как выяснилось потом, весьма полезным. Не зря Егор Семенович любил повторять, ссылаясь на Ефрона: чем больше о предмете знаешь, тем легче его разыскать.
В этот раз Линев многое сообщил нам об истории этой шпаги, пообещал еще покопаться и все, что обнаружит, представить нам. Для удобства и пользы читателя считаю необходимым рассказать сейчас о том, что мы узнали гораздо позже. Сразу оговорюсь, что привожу здесь сведения, не проверенные до конца по причине исключительной давности описываемых в этой главе событий, а также построенные нами и некоторыми другими исследователями предположения относительно тех или иных толкований главных причин, повлекших за собой эти события.
"Итак, очень давно, где-то в XVI веке, некий прусский дворянин, назовем его фон Хольтиц, находившийся на службе при дворе одного из испанских королей, оказал последнему приватную услугу, настолько, по-видимому, высокого свойства, что был пожалован тяжелым кошельком и шпагой дивной работы с клинком прекрасной толедской стали.
Услуга, оказанная королю, вероятно, серьезно затрагивала интересы тогдашней оппозиции в придворных кругах и вызвала недовольство многих знатных и влиятельных людей, которые искали способа разделаться со счастливчиком.
Несколько дуэлей, вмешательство правосудия и неизбежно последовавший за ним "суд божий", на котором фон Хольтиц, насквозь пронизав противника подаренной шпагой, выиграл тяжбу, дало ему право к девизу, гравированному на правой стороне клинка, добавить еще один ("Beati possidentes" "Счастливы обладающие") и возможность, благоразумно оставив Испанию, водвориться в родовом замке, дабы обезопасить свою жизнь и удовлетворить настоятельную потребность в духовном и телесном отдыхе после пережитых треволнений.
С той поры в роду фон Хольтицей эта шпага справедливо почиталась фамильной реликвией, принесшей ему славу и богатство, и нашла свой почетный покой на мраморной каминной доске парадной залы, под портретом ее первого владельца, увековеченного кистью весьма умелого художника. Свой прекрасный футляр, обтянутый черной кожей и обитый медными уголками, исполненными в виде листиков земляники, покидала шпага лишь ради участия в решающих событиях - в дворцовых переворотах, на присяге новому королю, в поединках нерядового свойства.
Шли годы, десятилетия, века. В старом замке над рекой менялись поколения, происходили рождения и смерти, убийства и великие браки; он пережил и выстоял не одну осаду, за его толстыми каменными стенами кипели жестокие страсти, вершилась история, тайно и явно гибли люди; в его глухих подземельях копились прикованные к железным кольцам скелеты, бродили, стеная, по ночам фамильные привидения.
И шпага, благополучно возвращаясь после славных дел на свое, освященное преданием и традицией почетное место, переходила от пращуров к потомкам по заведенному порядку, нерушимому как скала, на которой веками черным тяжелым вороном сидел
И вот пришла весна 1812 года. Зазеленела вокруг старого замка трава. Запели птицы в нежной изумрудной дымке, покрывшей древние буки, окружавшие замок. Они стояли в отдалении от его стен, потому что их более неосторожные сородичи были предусмотрительно вырублены еще в бурное время междоусобных войн и нашли свой конец в громадных прожорливых каминах, чтобы не давать врагу подойти незамеченным и не скрывать в своей листве метких осадочных стрелков.
Престарелый, но бодрый еще умом и телом барон Иоахим фон Хольтиц, грея у камина укрытые волчьей шкурой ноги, полузакрыв глаза, постукивая в каменный пол длинной фарфоровой трубкой, предавался вслух чарующим воспоминаниям далекого прошлого, дабы настроить на воинственный лад веснушчатого, рыжеватого, но тем не менее достойного отпрыска славного рода - юного Хольтица, офицера 2-го Прусского гусарского полка 1-й легкой кавалерийской дивизии генерала Брюйера. Эта дивизия в составе прусского корпуса - одного из двенадцати корпусов шестисоттысячной Grande armee, расположившейся в Пруссии и великом герцогстве Варшавском, - готовилась выступить на Московию.
Старый фон Хольтиц давал своему наследнику последние наставления перед походом.
– Помни, сын мой, - торжественно и величественно говорил он, - девиз, начертанный на гербе нашего древнего рода: "Pro aris et focis"* Будь достоин памяти своих предков. Верно служи императору, не жалея чужой и своей крови. Всякая слава - дым, но не доблестная воинская слава.
_______________
* "За алтари и отечество!"
Поднявшись с кресел, почтительно поддерживаемый сыном, он вручил ему священное оружие с наказом салютовать императору и его победе на параде в поверженной Москве.
– Береги ее более чести своей!
Юный гусар склонил свою рыжеватую голову и коснулся губами холодного клинка.
12 (24) июня армия "двунадесять язык" вступила в пределы России. Французские, австрийские и прусские, баварские и саксонские, голландские и швейцарские, итальянские и португальские корпуса, полки и дивизии ("Пойдите и принесите мне победу!") шли за данью войны, за новой славой для "повелителя мира".
Но с самого начала на полях и дорогах России, где в громе орудий, в дыму и пыли, в крови и пламени сражений ползло ненасытной змеей наступление, все получалось нехорошо. Решить победу "одним ударом грома" императору не удалось. Стремительно нарастали потери, не хватало провианта и фуража, падал дух войск, а с ним и дисциплина, и самое страшное - вера в гений великого полководца. А уже после битвы в двух шагах от Москвы, под селом с трудным названием Бородино, все слилось в один угарный, кошмарный сон, от которого ни избавиться, ни проснуться.
Была в этом сне горящая непокоренная Москва, над которой в одной стае с ошалевшими галками кружили хлопья пепла и обугленные страницы древних книг...
Был голод, а за ним грабежи и жестокие схватки "победителей" из-за куска хлеба и полудохлой курицы. Были в ночи лязг оружия, крики "Караул!" и стоны солдат, которые бросались в погреба и подвалы, надеясь найти там хоть что-то съедобное, а их встречали в темноте дубиной по хмельной голове, вилами в живот, пулей в сердце Были позор и бесчестье, были попытки отчаявшегося, растерявшегося императора призвать население к покорству, а свои войска - к повиновению...