Конный пешему товарищ
Шрифт:
А валацуга как бы между прочим говорит:
– Человек всю жизнь летает, только многие того не замечают.
Усмехнулся бывалый солдат:
– Это, что ли, во сне?
– Нет, зачем же во сне!
– валацуга смеется.
– Мы и сейчас с тобой не просто так сидим, а по небу летим.
– Как летим?
– Очень просто. Ведь мы не сами по себе, а на земле сидим, а земля, как известно, вкруг солнца летает. Понятно?
– Так точно!
– отвечает Балазей и ухмыляется.
И
– Пора бы нам и познакомиться. Как тебя, юноша, звать-величать?
– Миколайкой.
– Во-во, Миколай. А меня - Балазей. Так куда мы собрались?
– В Архаровск.
– Пошли!
И пошли. И на каждом ночлеге - успех. За миколайкины байки кормили гостей и поили в три горла. Вот, скажем, придут, Миколайку блинами накормят - он мяса не ел, - а потом Балазей, собравшимся тайно моргнув, степенно спросит:
– А скажи нам, великий мудрец, откуда люди пошли?
Миколайка:
– С деревьев. Люди раньше были дикие, мохнатые, с хвостами.
Все молчат, головами кивают. Ведь сказано им: Миколайка обидчив; чуть что - замолчит. Но уж если над ним не смеялись, он, бывало, такое верзал, что представить нельзя. Только что нам Миколайкины слова, когда дела и того хлеще оказались!
А было это так. Шли они, шли и дошли до Архаровска. День был солнечный, поле вокруг, в трех верстах - городская застава. Сели друзья отдохнуть. Балазей разулся, портянки на кустах развесил. Миколайка... свою торбу развязал и стал доставать из нее деревяшки, прутики, дощечки, крючки, закорючки, обрезки холста...
– Что это?
– удивился Балазей.
Молчит валацуга, сопит. Щепку к закорючке, закорючку к дощечке цепляет, тут же рядом деревяшку приспособил, холстом обернул, потянул удержалось.
Встал Балазей, подошел, посмотрел - ничего не понятно! А Миколайка опять же молчком - свое строение расправил, хомутами за плечи приладил, руки кверху поднял, улыбнулся и спросил:
– Узнаешь?
– Крылья, что ли?
– Они.
Стоят они, молчат, и у каждого мысли свои. А потом Балазей, головою тряхну в, говорит:
– Ну, д-давай!
Посмотрел Миколайка в небо, признался:
– Я, видишь ли, солнца боюсь. Как бы оно крылья не спалило.
– А ты пониже над землей стелись.
– Нет, я в небо хочу!
Балазей головою покачал - не жилец Миколайка, как пить дать не жилец!
А тот походил по поляне, попрыгал, испробовал крылья на крепость, а после снял их, разобрал и в торбу спрятал. Сел, на солнце посмотрел и говорит:
– Есть в Архаровске лекарь, всех лечит. И есть, говорят, у него холодильная мазь. Вот бы той мази добыть!
– А зачем?
– Крылья смажу, тогда не сгорят. Вот только мазь дорогая, а деньги где взять?
– и смотрит синими глазами. Безумными, блаженными. Глянул в них Балазей... и решился. Сказал:
– Государь нам поможет!
– и ружье подхватил, повертел для красы.
А что? Ружье богатое: дуло черненое, курок золоченый, приклад деревянный душистой породы в рисунках. Миколайка руками всплеснул:
– Как же можно! Ведь это подарок!
– Молчи!
И... отвернулся валацуга, зашмыгал, захлюпал, заплакал от счастья.
К обеду в Архаровск пришли. И, минуя храмы, лавки, балаганы, - прямо к лекарю.
Лекарь душевный попался, сказал:
– Наилучшая мазь! От горячки спасает, от жару, от пару, от свары. Пятьдесят ассигнаций стакан.
Миколайка:
– А если в обмен? Например, на ружье. Сколько дашь?
И Балазей ружье с плеча снимает. Лекарь прищурился.
– Дай-ка сюда, - говорит, - посмотрю.
Балазей:
– А что смотреть? Сейчас проверим!
– и клацнул алмазным курком.
Лекарь в крик:
– Ты чего? Очумел?!
Балазей ему дуло к брюху приставил, спросил:
– Сколько стоит? Не слышу!
Лекарь зажмурился.
– Даром берите, не жалко.
Взяли ровно полведра и ушли, раскланявшись.
Миколайка, крылья мазью натирая, вздыхал:
– Не к добру наш разбой, не к добру!
Так и вышло. Назавтра пошли на базарную площадь, там для разбегу просторно. Но как только купцы-продавцы увидали диковину, так обступили и проходу не дают и пристают:
– Почем товар? Зачем товар? Чего так много просите?
– Не продается!
– кричит Балазей.
– Не хватайте! Не рвите! А кто чуда желает, валите за мной; по пятаку беру, по-божески!
Их народ обступает, шумит, но Миколайка никого не видит и не слышит. Идет себе, средь любопытных молча продирается, вот Балазей один и отбивается.
– Не лапай, - кричит.
– Не замай! Это, может, заморское чудо; не трожь!
И тут как назло кто-то цап его за руку! Цепко! Обернулся Балазей, хотел нахалу по сусалам сьездить... и обмяк!
И то сказать - пред ним штабс-капитан! Усы вощеные, глаза кровавые. И шепчет:
– А; беглый солдат! Балазей! Вот ты где!
Балазей побелел, отвечает:
– Обознались, вашбродь, ну ей-бо обознались!
– Ну уж нет! Все как есть!
– говорит офицер.
– И повесят тебя, Балазей, за измену отечеству!
А что? И запросто повесят. Он ведь мало того, что со службы сбежал, так еще и украл секретное трофейное ружье. М-да, тут верная смерть. Разве что...
Подскочил Балазей, заорал: