Континент Евразия
Шрифт:
"Сплошь лесная", в естественном состоянии, собственно китайская ботаническая область окаймляется с северо-запада горными хребтами провинций Чжили, Шан-си. Эти хребты и составляют границу между азиатским и евразийским географическими мирами [292] . Между хребтами и пустыней Гоби лежит "глассис степей" общеевразийского типа (даже на севере Шен-си, к западу от Хуанхэ, "дико растущих деревьев нет вовсе"). Также в этих степях расположены отдельные хребты, отчасти покрытые лесом. Они служили местом охоты и питали деревом здешних кочевников. В китайской литературе 1 века до Р. X. хребет Иншаня (к северу от излучины Хуанхэ), "богатый травой, деревьями, птицами и четвероногими", назван "логовищем шаньюев". В военных операциях Китая против кочевников большим препятствием для китайцев являлось то обстоятельство, что к западу от Кан-су, в охвате степи, им приходилось опираться всего лишь на узкую полоску оазисов у подножия Нань-шаня [293] . На северо-западной своей окраине Китай упирается в область абсолютной пустыни (плато Тибета во многих местах подобно такой пустыне). В охвате степей с юга Китай не имел такой базы, какую, в охвате степей с севера, впоследствии нашла Россия — в виде северной лесной зоны, от Днепра до Великого Океана. Китайская власть в срединно-материковых оазисах не была прочной. Все же она была устойчивее, чем эпизодическая власть Китая в восточноевразийских степях (ср. в особенности историю Ханьской, Танской и Маньчжурской династий). Это положение имеет силу и для настоящего времени. Вот уже около 8 лет, как прекратилась китайская власть во внешней Монголии. В таримском же бассейне, так или иначе, она удержалась до настоящего времени. Отметим военно-топографическое значение (в восточноевразийской истории) района Бор-куля (в восточном Тянь-шане). Здесь бывал обыкновенно опорный пункт воинских сил, действовавших в восточноевразийских просторах. Обстоятельство это интересно сопоставить с отмеченными в современной географической литературе чертами луговой и лесной природы боркульского района (среди окружающих травянисто-пустынных и абсолютно пустынных мест): на боркульской равнине "…превосходные пастбища… у перевала Боркуль-Хами на Тянь-шане… густой лес из лиственницы… зеленые луга" [294] . Переход через Хамийскую пустыню от Хамийского оазиса у подножия Тянь-шаня к оазисам у подножия Нань-шаня (см. выше) облегчается тем обстоятельством, что к югу от Хами в пустыне залегают пески, а "за песками обширная площадь, орошаемая ключами, и китайские деревни" (как известно, у окраины песчаных пространств обыкновенно выходят родники; см. превосходное изложение этого вопроса у Г. Н. Высоцкого: "Наши южные арены и проект их культуры". Харьков, 1927, стр. 10, и сл.). Этими обстоятельствами можно объяснить крупное военно-топографическое и геополитическое значение Хами.
292
Ср. наши "Геополитические заметки по русской истории" в приложении к книге Г. В. Вернадского "Начертание русской истории" (Прага, 1927), стр. 253.
293
Здесь и в настоящее время простирается т. наз. Та-лу ("большая дорога"), усаженная китайскими деревнями. См. Г. Н. Потанин: Тангутско-тибетская окраина Китая и центральная Монголия. СПб., 1895 и сл.
294
Маршруты
VII. Кочевой мир нужно рассматривать как нечто текучее. В течение долгих, обозримых для нас веков истории кочевые волны хлещут почти исключительно в одном и том же направлении. Несколько народов выходит из Маньчжурии на запад (в восточно-евразийские степи) [295] . Некоторым из них, надолго, на коротко ли, удается объединить эти последние, а также овладеть той или иной частью Китая (Маньчжурская династия в XVII в. стала повелительницей всего Китая). Мы подразумеваем сиенпийцев во II в. после Р. X. (более ранняя попытка выхода на запад племени тунь-ху окончилась неудачей); Китаев в Х в., племя кин в XII и маньчжуров в XVII в. (Маньчжурия выступает здесь как "фабрика народов"). Однако на один из этих народов не проник на запад далее срединно-евразийских степей (до этих степей дошли в XII в. т. наз. кара-китаи). Зато восточноевразийские степи [296] в течение истории, по крайней мере, дважды явились отправною точкой движения, дошедшего до Европы. Разумеем гуннов (вместе с воспроизведшими их движение аварами) и затем монголов. О значении монгольского движения нам приходилось говорить неоднократно [297] . Гуннскую же эпопею, в ее полноте, передает книга Н. П. Толля. Именно этапы этой эпопеи являются стержнем, на который нанизываются отдельные главы этой книги, от II до V. Отметим исключительное богатство содержания и драматическую напряженность гуннской истории. Стоящий в начале образ великого завоевателя Мотуна, объединителя восточноевразийских степей. Судьбы созданной им державы, сначала наполненные успехом, затем все более клонящиеся к упадку. Трагическое метание вождей и масс между подчинением Китаю и борьбой за независимость, часто — в условиях голода и холода, неизбежно — с уходом из родных мест. Не подчинившиеся уходят в срединно-евразийские степи. Видимая или действительная двухвековая передышка. А затем — ошеломляющий удар на запад, занятие в несколько лет западноевразийских степей; несколько позже — Аттиловы походы в Европу. История гуннов знаменует собой историческое единство Старого Света. В IV–V вв. бывали моменты, когда гуннские династии господствовали в северном Китае, гунны-эвталиты повелевали восточным Ираном и северной Индией, западно-гуннская держава охватывала причерноморские степи и значительную часть Европы. Однако гуннское движение II–V вв. нашей эры нужно отличать по характеру от монгольского движения XIII в. Нужно отделять завоевания-расширения от завоеваний-переселений. В первом случае завоеватель не бросает той базы, от которой он первоначально исходит; он расширяет свои владения, не отказываясь от прежних. Во втором случае первоначальная база оставлена завоевателем. Часто самое завоевание производится потому, что завоеватель вытеснен из первоначальной базы. Здесь он не только завоеватель, но также переселенец. Великий вождь сиенпийцев Тань-шихай был завоевателем-присоединителем. В пределы его державы, наряду с завоеваниями, входила и коренная земля сиенпийцев. В более позднее время ряд сиенлийских племен являлся завоевателями-переселенцами. Китаи первоначально были завоевателями-расширителями. Та же их часть, которая, после падения восточной "китайской" державы, ушла в срединно-евразийские степи, дала характерный пример завоевателей-переселенцев [298] . Племя кин и манчжуры были завоевателями-расширителями. Именно как расширение мыслилось и монгольское движение XIII века. И только после распада Великой Монгольской Державы во второй половине XIV века оторвавшиеся монгольские группы (скажем, Джучнева или Джататаева улуса) попали в положение завоевателей-переселенцев. Впрочем, уже и к этому времени они почти совершенно слились с окружавшей их культурно-этнологическою средою. Как-никак монгольское расширение XIII века охватило почти всю Икумену. Гуннское же движение являлось расширением только в пределах восточноев-разийских степей. Завоевателями-расширителями были Мотун и непосредственно следовавшие за ним шаньюи. Гунны, ушедшие в срединно-евразийскне степи, являлись завоевателями-переселенцами. Не беремся определить, в какой мере гуннские цари, утвердившиеся в западноевразийских степях и в Европе, сохраняли власть над степями заволжскими. Как бы то ни было, отправная база гуннского движения была потеряна гуннами уже ко II веку нашей эры. Если в монгольском движении преобладает элемент расширения, то в гуннском — элемент переселения. Нужно, впрочем, заметить, что государства, созданные этими завоевателями-переселенцами, имели временами поистине огромные размеры. Труднее дать геополитическую характеристику турецких (тюркских) миграций (говорим о движениях в пределах евразийской степи). Вопрос затрудняется невыясненностью первоначального положения турок. Во всяком случае положение это имело касательство к восточноевразийским степям. И в лице таких турецких пришельцев в западноевразийскне степи, как хазары и половцы, мы имеем, б. м., племена, проделавшие, подобно гуннам, аварам и монголам, путь из восточной в западную Евразию. Дабы не удлинять изложения, не будем анализировать историю турецких племен с точки зрения понятий "завоевателей-расширителей" и "завоевателей-переселенцев". Здесь были эпизоды и одного, и другого рода. Не будем рассматривать многочисленных удостоверенных миграций из срединноевразийских степей (как исходной базы) в западноевразийские. Здесь можно назвать скифов, сарматов (в их восточной ветви; западная ветвь, по-видимому, развивалась "на месте", в волжско-донских степях), печенегов и другие народы. Для систематики геополитических движений в пределах евразийских степей важно указать еще на одну группу явлений: это случаи расщепления на два, на три, на четыре степных народа. В степном мире все находится в постоянном движении. И наступает момент, когда единое дотоле племя распадается на части, движущиеся в существенно различных направлениях. Таким моментом является иногда военный удар, наносимый противником: рассеяние племени. В других случаях действуют не вполне учитываемые для нас начала выбора: одна часть племени уходит в одну, другая — в другую сторону. Так, напр., кочевые племена, сконцентрировавшиеся за несколько веков до Р. X. в бассейне Аральского моря, затем разделились: одни ушли на юг — в северную Индию (так наз. "индо-скифы"), другие — на запад — в западноевразийские степи (восточно-сарматские племена). Произошла этнографическая "бифуркация" (т. е. раздвоение) "арало-скифов". Происшедшей "бифуркацией" (указывающей на первоначальную общность) объясняется, быть может, значительное сходство древностей индоскифской столицы Таксилы с некоторыми группами памятников Северного Кавказа [299] . В восточноевразийских степях произошла "бифуркация" гуннов: часть их ушла на юг (подчинилась Китаю), часть — на запад (в срединно-евразийские степи). В срединноевразийских степях наблюдается дальнейшее подразделение гуинов: часть уходит на юг (гунны-эвталиты), часть — на запад ("европейские" гунны). Систему этиологических "бифуркаций" можно установить и для северной окраины степной зоны (киргизы, угры, болгары и пр.). Весьма четкую картину последовательного пришествия и вытеснения народов дают западноевразийские степи. Последовательность настолько ярка, что можно говорить о геополитической повторяемости событий. История кочевого мира дает богатый материал для построения теории повторяемости событий. Можно установить систематическую точку зрения на типы вытеснения народов. В западноевразийские степи проникали народы не только с востока, но и с запада (назовем киммерийцев и готов) [300] . Пришельцы с востока следующей волной вытесняются постепенно: так вытеснялись скифы сарматами, сарматы (сначала рассеченные надвое готским нашествием) — гуннскими и турецкими племенами, хазары — мадьярами и печенегами, половцы — монголами (половцы, или "кипчаки", были влиятельны в Золотоордынской державе; можно сказать, пожалуй, что они определили ее этнологический тип). Пришельцы же с запада подвергаются моментальному вытеснению. Примечательную в этом смысле аналогию вытеснению гуннами готов являет вытеснение скифами киммерийцев [301] . Оба народа восточными пришельцами обращены в бегство в буквальном смысле этого слова. В обоих случаях большая группа бежит на юг, за Дунай, и обосновывается па Ближнем Востоке (киммерийцы — в Трое, готы — во Фракии). Киммерийцы — подверглись "квадрифуркации" (делению на четыре): другая их часть через Кавказ бежала в Переднюю Азию, третья — подчинилась скифам, четвертая — осела в Крыму (где дала свое имя Киммерийскому Босфору и долго улаживалась в Пантикапее). С готами было все то же, только группа, отброшенная к Кавказу, была, по-видимому, менее значительна [302] . В Крыму готы удержались, преимущественно, в гористой части, в пределах позднейшей "Готфии". И киммерийской, в готской традициям, сохранившимся в Крыму, хватило каждой приблизительно на тысячелетие [303] . Впрочем, Крым явился приютом не только для киммерийцев и готов. В историк западноевразийских степей Крым играет роль убежища побежденных. К Крыму постепенно стягивались скифы. В Крыму же, после поражений, укрылись хазары [304] . В Крыму на три с лишним столетия (XV-ХVIII вв.) задержался "реликт" (т. е. остаток) Золотоордынской державы в виде Крымского ханства (в настоящее время на западно-доуральском юге единственно в Крыму удерживаются татары). В Крым же, после поражений 1919 г., отступили белые армии. Впрочем, белым армиям Крымский полуостров дал пристанище всего лишь на один год.
295
Здесь и в последующем, подобно Н. П. Толлю, исходим из подразделения евразийских степей на: восточно-евразийские, от Большого Хингана до Алтая; срединно-евразийские, от Алтая до Волги (или Дона): западно-евразийские — к западу от долгот волжско-донской перемычки (ср. "Географические особенности России", ч. 1, стр. 44).
296
Подразумеваем дохинганские степи "монгольского ядра”.
297
См., напр., нашу статью "Степь и оседлость" в сборнике "На путях". Берлин, 1922.
298
Название Китая (в русской терминологии) происходит от имени манчжурского племени, около двух веков (X–XII вв.) владевшего Северным Китаем. Чтобы не смешивать это племя с собственно китайским историческим миром, было бы правильнее этот народ называть катаями (cathayans).
299
М. И. Ростовцев. Сарматские и индоскифские древности; особенно стр. 251–252 (сборник статей, посвященных памяти Н. П. Кондакова. Прага, 1926).
300
По некоторым предположениям, киммерийцы — фракийское племя (Iranians and Greeks in south Russia by М. Bostovtzeff. Oxford, 1922, p. 18), проникшее в причерноморские степи с запада. Этому проникновению отвечает упоминаемое Н. П. Толлем влияние в причерноморских степях "самостоятельной бронзовой культуры Венгрии, доходившее до Днепра" (стр. 5).
301
Первое событие отделено от второго промежутком приблизительно в одиннадцать веков (VIII в. до Р. X.-IV в. после Р. X.).
302
Есть основания думать, что по результатам вытеснение скифов также свелось к их расщеплению на несколько групп.
303
Еще в XVII столетии в Крыму существовали люди, знавшие готский язык.
304
См. статью Ю. В. Готье о хазарах в "Новом Востоке", № 8–9. Москва, 1925.
VIII. Мы не можем ставить себе задачей дать хотя бы приблизительный список тех разрядов археологического инвентаря, в которых выразилась самобытность кочевого мира. Скифы обладали своеобразной уздечкой. Особой была форма их луков, напоминавшая грекам картографические очертания Черного моря (две неравномерные излучины). Своеобычен скифский горит (т. е. соединение налучья и колчана). Не говорим об особенностях одежды, общих всему кочевому миру [305] . Остановимся в нескольких словах на вопросе т. наз. звериного стиля. Сосредотачиваясь на предметах личного и конского убора, стиль этот воплощает важную отрасль кочевой жизни. Животные формы, представленные на археологических памятниках степного мира, весьма разнообразны. В скифо-сарматской группе, в изображении животных, можно различать, напр., греческий, иранский и собственно степной пошибы. В этом отношении вопрос с классификацией форм звериного орнамента, встречающихся в скифо-сарматском инвентаре, обстоит приблизительно так же, как с различением тканей, найденных в гуннских курганах внешней Монголии (экспедиция П. К. Козлова). И там, и здесь в одних и тех же погребениях сочетаются существенно разнородные вещи (в частности, в гуннских курганах обнаружены греческие, китайские и местные ткани). Для нас наиболее интересен собственно степной, или, точнее, "евразийский", пошиб звериного стиля. В пределах ряда веков пошиб этот является как бы художественным отличием кочевого мира. Вдохновение мастера сосредотачивается преимущественно на фигурах козла и оленя. Можно отметить изображения дикого кабана, зайца и птиц. В более ранний период (представленный для нас главным образом скифскими памятниками и затем стилистически сопряженными с ними памятниками "минусинского" бронзового дела) господствует манера, которую можно назвать "стилистическим реализмом". Позднее приходит к господству "звериный импрессионизм". Частые уже и в предшествующий период сцены нападения хищника на добычу дополняются дающими высшее напряжение сценами борьбы между хищниками. Нужно отметить мотивы "сконструированных зверей". Здесь мы имеем дело не с человекообразными фантастическими существами, обычными в передисазиатском искусстве, но с изображениями животных, как бы составленными (или "сконструированными") из элементов, относящихся к самым различным видам: напр., изображено животное с оленьей мордой, львиными лапами и хвостом, оканчивающимся птичьей головой. В такой "конструкции" распознаваем пафос именно звериного стиля. По сравнению с фауной "стилистического реализма" фауна "звериного импрессионизма" является обогащенной. Обычны мотивы не только льва и тигра (что указывает на влияние южной периферии), но и яка, исконного обитателя срединно-материковых нагорий. Памятники "звериного импрессионизма" особенно характерны для погребений, которые, так или иначе, могут быть сопоставлены с "ранне-гуннской" эпохой (ранее IV века после Р. X.): курганы Монголии, раскопки Талько-Гринцевича около Троицко-Савска, раскопки Радлова на Алтае, западносибирские золотые пластинки. "Звериный импрессионизм" был, по-видимому, стилем гуннской державы, так сказать, "гуннским ампиром". Кочевой мир создал не только примечательный звериный стиль. Обслуживавшие его мастера (в западной Евразии, в большом числе случаев, греческой школы) выработали особый пошиб жанрового искусства. В жанровых сценах, запечатленных в металле, сохранены для нас облик и образы людей тогдашнего степного мира. Существование жанрового искусства засвидетельствовано также для срединно-евразийских степей (жанровые сцены на западносибирских золотых пластинках, фигурка всадника с Алтая и др.).
305
Ср. по этому поводу замечания Н. М. Беляева в статье "Украшения позднеантичной и ранневизантийской одежды" (Сборник статей, посвященных памяти Н.П. Кондакова. Прага, 1926; в особенности см. стр. 202 и карту).
IX. Нужно отметить специфическую связь между культурами степной и северной лесной зоны (к востоку от черноморско-балтийского и балтийско-студеноморского междуморий). В изложении Н. П. Толля мы подходим к этим проблемам в вопросах воздействия скифской культуры на ананьинскую и сарматской — на пьяноборскую культуру, а также в явлениях взаимодействия между металлодобывающими центрами
Также звериный стиль особого пошиба является общим для степной и северно-лесной зоны. Поэтому-то пошиб этот и может быть назван "евразийским" (см. выше). В течение долгих столетий он в равной степени характеризует искусство Доуралья и Зауралья. Есть основания думать, что пошиб этот повлиял на китайское искусство [306] . Впрочем, в китайском искусстве он выступает в существенно преобразованном виде. А в раннем средневековье этот стиль, на несколько столетий, утвердился в Европе. Однако, как устойчивый эстетический уклад, стиль этот отличает, по преимуществу, совокупность евразийской степной и евразийской лесной зоны. — Некоторые черты специфической связи нужно отметить и в соотношении кочевой культуры с культурами срединно-материковых оазисов (см. выше) [307] . В соответствии с этим культурная среда степного мира вместе с культурами северно-лесной зоны, с одной стороны, и срединно-материковых оазисов — с другой, выступает пред вами, в качестве целого, со сравнительно тесной внутренней связью [308] . Судьбы этого культурно-исторического целого и составляют историю Евразии [309] .
306
Ср. Г. И. Боровка: Культурно-историческое значение археологических находок экспедиции в сборнике: Краткие отчеты экспедиций по исследованию Северной Монголии в связи с Монголо-тибетской экспедицией П. К. Козлова. Ленинград, 1925, стр. 35–36.
307
В обширном археологическом материале по Таримскому бассейну, изданном в фолиантах "Serindta" A. Stein'a, можно, напр., отыскать подобия степного звериного стиля (ср. мотив вепря). Хотим указать, что один из народов, игравших значительную роль в истории кочевого мира, — турки-уйгуры (стр. 43; расцвет образованной ими кочевой державы относится к VIII веку) — стали впоследствии "оазисным" народом "китайско-таримской перемычки". В XIII веке именно их культуру (из числа культур оседлых народов) Чингис-хан считал наиболее подходящей к потребностям кочевого монгольского народа.
308
Именно эту совокупность описывает Геродот в главах о Скифии (см. выше). В чисто географическом смысле все три названные области, по климату своему, "контрастны," т. е. имеют жаркое лето и суровую зиму. Между прочим, в этом их отличие от умеренных и теплых, по климату, южных и западных периферий Старого Света. Наиболее резко выражена контрастность в прямоугольнике степей, в особенности в срединной и восточной части. В северной лесной зоне — прохладнее лето, в области срединно-материковых оазисов — теплее зима.
309
Ср. "Начертание русской истории" Г. В. Вернадского.
X. Существенно отметить историософское самопротивопоставление степного мира окраинно-периферическим мирам. В этом отношении показательны слова того же китайца-евнуха, перешедшего к шаньюю Киоку (см. выше). Он отклоняет упреки, делаемые китайцами кочевникам, в плохом уходе за стариками и в переходе жен от умершего к другим представителям рода. Плохой уход он объясняет условиями военной жизни, а переход жен — стремлением поддержать родовое единство. Затем он обличает китайцев: "Ваши обычаи и ваше право таковы, что класс восстанавливается против класса; и одни принуждены быть рабами, чтобы дать другим возможность жить в роскоши". Это, пожалуй, самое раннее, дошедшее до нас противоположение "срединного мира" периферическому, как миру "капитализма и эксплуатации". Обличения евнуха есть как бы слово о "гнилом Китае". Он указывает на раздоры, ссоры и разрушение семей. "Что вы будете рассказывать мне, вы, посаженные в клетку модники!" Основу гуннской мощи он видит в независимости гуннов от Китая по части всех реальных потребностей (так сказать, идея "хозяйственно самодовлеющего мира"). Обращаясь к гуннам, он говорит: "Шелка и ситцы гораздо менее, чем войлок, приспособлены к той суровой жизни, которую вы ведете; и китайские лакомства значительно менее питательны, чем ваши кумыс и сыр". Аналоги этим суждениям можно найти в скифской, поздне-гуннской и турецкой истории. Изучение исторнософской проблемы России и Европы нужно начинать с изучения, в истории кочевого мира, постановки вопросов о срединном и периферических укладах. В постановке этой, за много столетий до нашего времени, мы встречаем мотивы, которые звучат и в XIX и в XX вв.
Рассуждая теоретически, в историческом рассмотрении Старого Света возможны две основные трактовки: степилюбивая и окраинолюбивая трактовка [310] . Каждая из этих трактовок научно плодотворна, поскольку она является стимулом изучений. Важно только, чтобы трактовки эти не приводили к тенденциозности выводов. Нужно сказать, что в науке, имевшей до сих пор дело с кочевым миром, по понятным причинам, преобладали окраинолюбивые мотивы: ведь наука эта создана окраинными народами [311] .
310
В отношении к степному миру все прочие исторические миры Старого Света, как сказано, являются окраинными.
311
Впрочем, в греческой литературе имелась, как известно, скифолюбивая струя (об этом см. М. И. Ростовцев. Скифия и Боспор, 1925). В. В. Бартольд отмечает степилюбивые мотивы в персидской литературе (очерк "Отец Едигея" в "Известиях Таврич. О-ва истории, археологии и этнографии". Симферополь, 1927, стр. 20).
Нельзя закрывать глаза на то, что окраинолюбие имело не только плодотворные следствия; оно приводило к тенденциозности выводов. Придавалось преувеличенное значение культурной зависимости степного мира от периферических стран, в особенности западных и южных; без достаточных оснований все и вся в степном укладе возводилось к периферическим влияниям (иными словами, игнорировалось качество кочевой среды как самостоятельного исторического мира). Не будем приводить примеров. Укажем только на необходимость усиления в науке (ради полноты и широты охвата) степилюбивых мотивов, с тем, однако, чтобы плохие примеры не получили подражателей, дабы не повторилось "все то же, только наоборот". Степилюбие не должно приводить к тенденциозности выводов.
XI. В изучении кочевого мира, как оно практиковалось до сих пор, относительно очень большое внимание уделялось исследованию этнографической принадлежности отдельных кочевых народов. Конечно, эти вопросы имеют значение. Не нужно, однако, преувеличивать их удельный вес. Нужно подчеркнуть, что "общность кочевой жизни и культуры была сильнее племенных различий" (Н. П. Толль). — Переходя к частностям, необходимо отметить, насколько неудобно, при сложившемся словоупотреблении, называть те или иные степные народы "иранцами", хотя бы народы эти этнографически были родственниками мидян и персов. Или географическому Ирану ("иранскому плоскогорью" и примыкающим странам) [312] нужно дать новое имя, или же следует придумать особое обозначение для указанных кочевых народов (их можно называть, напр., "степными арийцами"). Сколь бы ни были многочисленны пункты культурного сближения степных и внестепных арийцев, называть "иранским" культурное начало, несомое теми и другими, — это значит практиковать смесительное словоупотребление. Иранский уклад есть определенный оседлый культурный уклад периферического иранского месторазвития, существенно отличный от кочевого уклада, представленного степными арийцами [313] . Степные арийцы принадлежат к культурному миру, отнюдь не тождественному с миром иранским. Все это тем более важно, что в истории замечается постоянное взаимопротивопоставление иранского и степного мира [314] . Противопоставление это можно видеть в борьбе мидийского Киаксара со скифами, персидских Кира и Дария — с массагетами и теми же скифами, затем в борьбе Сасанидов с гуннами-эвталитами (пропускаем несколько промежуточных этапов) [315] . Противопоставление это, на сей раз в парадоксальной форме, сказалось и тогда, когда Иран и евразийские степи оказались одинаково под монгольской властью. В данном случае противопоставление это выразилось в войне между двумя вассальными монгольскими царями — между золотоордынским (степным) царем Беркаем и персидским (иранским) царем Хулагу [316] . Позднее то же противопоставление сказалось в борьбе Тимура с Тохтамышем. В этой борьбе Тимур представлял иранское, а Тохтамыш — степное начало [317] .
312
Т. е. Ирану, в смысле, напр., "Историко-географического обзора Ирана" В. Бартольда (СПб., 1903).
313
Это не исключает присутствия в горных хребтах Ирана нескольких обособленных кочевых групп.
314
См. статью В. П. Никитина "Иран, Туран и Россия" ("Евразийский Временник", кн. V. Париж, 1927), а также "редакционное примечание" к этой статье.
315
Скифы, вероятно, были арийцами, гунны-эвталиты — "туранцами". Это изменение не повлияло на основное геополитическое соотношение степи и Ирана.
316
Г. В. Вернадский. Золотая Орда, Египет и Византия в их взаимоотношениях в царствование Михаила Палеолога (Сборник статей…, издаваемый семинарием имени Н. П. Кондакова. Прага, 1927), в особенности стр. 75.
317
Борьба между Тимуром и Тохтамышем была одной из тех, которые запечатлелись в памяти и судьбах евразийских народов. На северном Кавказе до сих пор указывают место, где произошла битва между этими полководцами. Тимур подверг разорению столицу Золотой Орды — Новый Сарай на Ахтубе: "Терещенко нашел среди развалин "один остов безрук, а ноги поперек туловища…, другой без черепа, все кости, за исключением рук, как бы изрублены в мелкие куски… вдали от них несколько других остатков, иные без черепов, другие без рук и ног…" Так действовала безжалостная рука победителя, "обратившего Сарай в пепел", "погнавшего жителей перед собой, как стадо баранов" (Ф. В. Баллад. Старый и Новый Сарай. Казань, 1923, стр. 11–12). — Все же это разорение не пресекло степной традиции. И уже при Тимуре, под управлением Едигея, Золотая Орда окрепла в значительной степени.
XII. Самостоятельная политико-милитарная роль кочевого мира сошла на нет в XVIII и XIX вв. (определенное хозяйственно-культурное значение кочевой принцип сохраняет до настоящего времени). По свойствам кочевой тактики кочевая сила не поразима в каком-либо определенном участке степи. Принудить кочевников к подчинению можно только, охватив степь в ее целом. Сама огромность "прямоугольника степей" препятствовала такому охвату. Прямоугольник этот имеет две большие (северную и южную) в две малые стороны (восточную и западную) [318] . Вплоть до XVII века ни одной из боровшихся с кочевниками периферических держав ни разу не удалось осуществить охвата хотя бы одной большой стороны. Китаю и Персии, в моменты наибольшего развития их могущества (Китаю — при Ханьской и Таиской династиях, Персии — при Ахеменидах), удавалось охватить до половины большой (южной) стороны степного прямоугольника: Китаю удавалось охватить ее от восточной оконечности до долгот Памира, Персии — от долгот Памира до западной оконечности (низовья Дуная). И только в XVII веке русское государство, зародившееся около восьми веков перед тем на рубежах Европы, к северо-западу от степи, а отчасти и в примыкающих степных пределах, — русское государство, двигаясь с запада на восток по лесной и тундровой зоне, завершило охват большой северной стороны степного прямоугольника (от Днепра до Великого Океана). Тем самым была создана база для наступления на степь, небывалая в мировой истории. Приблизительно одновременно в Китае утвердилась Маньчжурская династия, организовавшая Китай для энергичного натиска на степь. В результате уже в XVIII в. подчинились Китаю восточноевразийские степи (за исключением некоторых доставшихся России северных островных степей) [319] . Несколько позже Россией было завершено подчинение западноевразийских степей. А во второй половине XIX в. русская власть охватила и срединноевразийские степи. Тогда закончилось начавшееся по крайней мере за 2,5 тысячи лет перед тем самостоятельное политико-милитарное значение кочевников во всемирной истории. Позже монгольская нация восточноевразийских степей стала обнаруживать тяготение к России (начало XX века). Не случайными связями сопряжена со степями Россия [320] . В этом повороте небезынтересно проследить, как распределялось в XIX в. между европейскими и русскими исследователями изучение тогдашней Китайской империи. Мы располагаем данными специально по ботанико-географической отрасли [321] . В степных частях преобладали русские исследователи. В Джунгарии все семь работавших там в XIX веке ботаников были русскими; в китайском, или восточном, Тянь-шане русскими были шесть из семи, в Монголии — тридцать один из тридцати шести, в таримско-китайской перемычке — три из четырех исследователей. Несколько иначе обстоит дело в характерном районе "абсолютной пустыни" — в Восточном Туркестане (также по этому признаку "абсолютная пустыня" выступает как самостоятельная область). Здесь из семи исследователей было только три русских. В направлении собственно Китая русская географическая наука шла по историческим стопам кочевников. В тех китайских провинциях, вдоль Великой стены, где появление кочевников было постоянным явлением, русские исследователи или преобладают, или сильно представлены: в Кан-су из семи исследователей — шесть русских, в Шан-си единственный исследователь — русский, в Шен-си — два русских из общего числа пяти исследователей, в Чжили — семь из двадцати четырех. Далее к юго-востоку лежит "мертвая полоса", где до конца XIX века вообще не было ни одного исследователя (провинция Хэнань). В изучении восточных и южных провинций, т. е. во всем собственно Китае, вне древней степной и полустепной области монголов и гуннов, безусловное преобладание принадлежало европейской науке. Граница русских исследований совпадала приблизительно с границей евразийского мира, как мы наметили ее в предыдущем. На северо-западе русские ученые были еще кое-как представлены (в Хубее — три из одиннадцати, в Сычуане — три из двадцати трех); далее к востоку и югу их не оказывалось совсем. В ботанико-географическом исследовании десяти собственно китайских провинций русские имена не представлены вовсе (европейские ученые упоминаются здесь 157 раз). В одной только южно-приморской провинции Фуцзян на шестнадцать имен, писанных латиницей, имеется одно, писанное кириллицей [322] . Русская наука имеет призвание к исследованию степи. Это сказалось в географической области, отчасти выразилось уже и в изучении кочевого мира. В еще большей степени призвание это должно раскрыться в грядущем развитии "кочевниковедения". По охватываемому материалу и по самостоятельности темы кочевниковедение соразмерно таким дисциплинам, как синология, индианистика, ирановедение. Есть основания думать, что кочевниковедение станет преимущественно русской наукой. Но желанны и другие силы. В частности, необходимо привлечение к кочевниковедной работе культурных сил современных кочевых народов. Народы эти должны найти свое место и свою почетную роль в общем деле России-Евразии.
318
Иначе их можно называть длинными и короткими сторонами.
319
Степи по Енисею, Ангаре, в Забайкалье и в донском крае.
320
В рассматриваемых явлениях по новому обнаруживается та специфическая связь между историческими формациями степной и северно-лесной зоны (к востоку от междуморий), о которой мы говорили в предыдущем.
321
Е. Bretschneider. History of European Botanical Discoveries in China. London, 1896 (Parts I–II, p. 1–1168).
322
В. Л. Комаров. Введение к флорам Китая и Монголии. СПб., 1908, стр. 20 ("Труды И. СПб. Ботан. Сада", том XXIX. вып. 1).