Континент
Шрифт:
Алена полулежала, откинувшись на спинку дивана, короткий слабо светящийся халатик не закрывал круглые колени, сигаретка дымилась в опущенной руке, а Гай все еще не знал, с какой стороны подступиться.
– Ты знаешь, а Белая Мышь в нашем лифте поселилась, - сказала Алена, не оборачиваясь к нему.
– Снова факты собирает.
– Да?
– Ага.
– Ох, придавлю я ее под горячую руку...
И снова молчание.
– Гай, больно не будет?
– спросила Алена.
– Не будет, - сказал Гай.
– Ты знаешь, меня в шестнадцать
– Раздевать уже принялся, дурак этакий, а мне вдруг скучно стало, я его и прогнала.
– Меня ты, случайно, прогнать не собираешься?
– Да нет...
– Тогда?
– Ох, дай ты девушке с духом собраться... Гай, а крови много будет?
– Мало, - сказал Гай.
– Иди сюда.
– Иди сам. Должна же у меня быть девичья гордость, как ты думаешь?
– Сам так сам, - сказал Гай.
– Я человек не гордый.
– Как ты считаешь - может, мне посопротивляться для приличия? Будешь потом говорить, что сразу поддалась...
– Глупости, - сказал Гай, осторожно опуская ее на диван.
– Нам нужны гордые девушки, но не стоит делать из девичьей гордости культа. И вообще, я всегда считал, что девичья гордость - в умении непринужденно отдаться.
– Это и есть хваленое мужское превосходство?
– Просто-напросто цинизм, - сказал Гай.
– Здоровый такой цинизм. В разумных пределах.
– А как его увязать с нежностью?
– А никак не нужно его увязывать. Одно другому вряд ли мешает.
– Думаешь?
– Ага.
Целоваться она в самом деле не умела, но пыталась на ходу наверстывать упущенное, и это было даже интересно. Пуговицы от халатика покатились куда-то под диван, под халатиком не оказалось ничего, кроме Алены, а Алена была горячая, но, хотя и дышала возбужденно, и кусала его губы, продолжала упорно сжимать колени, подставляя зацелованные груди, и прошла, казалось, целая вечность, прежде чем ее ножки расслабленно раздвинулись, открывая самое укромное девичье местечко, тут же ставшее женским, но не менее укромным - по нашим дремучим рассейским представлениям, избежавшим западной сексуальной революции во всем ее примитиве, скопированном с какого-нибудь зачуханного суслика.
Для первого раза она выдержала удивительно долго, что само по себе было большим достоинством.
– А вообще-то это изрядное идиотство, - заявила разгоряченная Алена, не успев как следует отдышаться.
– Сплошные судороги. И все время кажется, будто тебя вскрывают, как консервную банку.
– Тебе не понравилось?
– Понравиться понравилось, - задумчиво резюмировала Алена.
– В этом что-то есть. Своя прелесть, и так далее. Только мне непонятно, за что эту возню называют любовью. Нет-нет, дай передохнуть, всю меня искусал... Форменный садизм, соски так и горят. Нет, семантика здесь явно подгуляла. Тебя кусают, мучают на все лады, и это называется любовью. Ну хоть нежность-то ты ко мне по крайней мере испытываешь?
– Испытываю.
– Врешь?
– Ни капельки. Испытываю, честное слово.
– А я тебе еще нужна?
–
– Ничего себе!
– возмутилась Алена.
– Хочешь сказать, что собираешься до утра меня мучить?
– А иначе зачем огород городить?
– Ой... сама кусаться начну.
– А я тебя и будить не буду, если уснешь. Так даже интереснее.
– Вот это я попала так попала...
– пожаловалась Алена.
– Веселенькая перспектива... Одно утешение - все это довольно приятно. Нет, Гай, ну что ты в самом деле, потерпи немножко, никуда я не денусь.
– Как знать, - сказал Гай.
– Тут у вас ни в чем нельзя быть уверенным.
– Даже в том, что ты меня только что брал?
– Слава богу, хоть в этом-то я уверен...
– Вот и лежи спокойно и не подкрадывайся.
– Пытаюсь изо всех сил. Не получается.
– Держи себя в руках.
– В руках я предпочитаю держать тебя.
– Если бы только в руках... Ну не надо, я устала.
– Надо, - сказал Гай.
– Знаешь сказку про Красную Шапочку? Почему у тебя такие маленькие груди?
– Чтобы было удобнее накрывать их ладонями.
– Почему у тебя такие нежные губы?
– Искусал...
– Почему ты такая горячая?
– И он еще спрашивает?
– Почему...
Алена застонала, но как-то неубедительно.
6. УТРО С МЫШЬЮ
Пробуждение не принесло никаких неприятных неожиданностей и обошлось без пугающих метаморфоз и коварных превращений. Комната была прежняя, и Алена, теперь уже женщина, была прежняя Алена. Как он и обещал, она проснулась, когда сопротивляться было уже поздно, да и вряд ли у нее появилось такое желание, очень уж увлеченно она повторяла вчерашние уроки и вдобавок делал все, чтобы это не оказалось скучной зубрежкой и не ограничилось безынициативной покорностью.
– Негодяй, - сказала Алена, когда схлынуло утреннее безумие.
– Чего ты ухмыляешься? Соблазнил невинную девушку и лыбится...
– Ты уходишь со мной?
– Тяжело...
– сказал Алена.
– Гай, я люблю тебя, но что я буду делать там, в этой вашей фантасмагории? Ты уверен, что я смогу там жить?
– Уверен, - сказал Гай.
– Ты привыкнешь. Тебе понравится.
– Но Реальный Мир - это так скучно. Никто ни во что не превращается, фантастике находится место только в книгах, вещи - мертвые куски металла и дерева, а люди - скучнее...
– Ну не скажи, - сказал Гай.
– На самом деле мы гораздо интереснее, чем тебе кажется. Один папа Лева чего стоит - уписаться можно...
– Ох, Гай...
– Так ты идешь?
– Иду, Гай.
– Алена смотрела на него с милой печалью.
– Такая уж наша судьба - повиноваться, если любишь...
После этих слов нельзя было не поцеловать ее, но в дверь постучали громко и требовательно. Натянув джинсы, Гай подошел к двери, открыл ее и никого не увидел. Недоумевающе взглянул вправо-влево и не сразу заметил под ногами Белую Мышь - в золотом пенсне, с бумагами под мышкой.