Контра
Шрифт:
"Жалко папа, видит бог, я не желал так его огорчать. Но что там с моей женою, Лизой? Почему ты ничего про неё не рассказываешь? Как она перенесла известие о моём ранении? Надеюсь это не сказалось на её беременности?"
"Твоя жена жива, правда, в тот же момент как узнала что в тебя стреляли, упала в обморок и разрешилась от бремени…".
"Как?! Господи, за что…! Как она перенесла потерю ребёнка?! Сильно страдает?"
"Успокойся, всё хорошо. Елизавета Леонидовна разродилась мальчиком. Правда, повитуха сказала, что он родился семимесячным, очень слабеньким и никто не надеялся что он выживет. И ещё, на момент рождения, на его груди, правый сосок не просматривался. Бог мой, да не переживай ты так! Побелел как снег. Через несколько дней всё пришло в норму. Да, ещё вот что. Мальчик пошёл в нашу породу, упрям как ты,
"У псы паршивые! Никогда…! Никогда не прощу те страдания, что что пережила моя жена, сын и родители. Как и то, что моё дитя с первого дня своей жизни, вынуждено бороться за своё выживание".
"Полно те брат. Ту что на тебя покушалась уже наказали. Она предстала перед самым высшим судом и там держит ответ за своё злодеяние."
"Не в ней одной дело, Виктор. — тяжело задышав и обессилено откинувшись на подушки, ответил Саша. — нужно покарать и тех, кто зомбировал эту дурёху и вложил в её руку оружие. Ты бы видел, сколько безумной ненависти было в её взгляде. Необходимо дотянуться до тех, кто дёргает за ниточки, управляя этими марионетками".
Видя что брат ещё слишком слаб, и кляня себя за то, что не смотря на категоричный запрет врача говорить о каких-либо неприятных событиях, рассказал Александру о семейных проблемах, Виктор замолчал. Посидев с минуту, с еле сдерживаемой тревогой рассматривая брата, он уже собирался прощаться и покинуть палату. Однако его остановили слова Саши, сказанные пусть тихо но весьма уверенно:
"Виктор, я понимаю ты, жалея меня постараешься уйти, дабы не сболтнуть ненароком ещё какую-нибудь неприятную новость. Сейчас начнёшь утверждать что ты куда-то спешишь, или нечто подобное. Я, тебя за это не осуждаю. только дай мне слово, что выполнишь одну мою просьбу".
"Какую такую просьбу? Ты что там ещё удумал?" — брови старшего брата, мгновенно забывшего о недавних переживаниях, возмущённо изогнулись дугой.
"Не удивляйся ты так. Я всего лишь хочу, чтоб ты прислал ко мне парочку тех отставников, кто имеет множество друзей и просто хороших знакомых в столице. Я уверен, что отставные солдаты должны меж собою общаться".
– борясь с накатившей на него слабостью, говорил Саша.
"Есть такое дело. Отставники держатся друг друга, у них существует что-то вроде братства. Правда оно не официальное, да и не все они в него входят. И ещё, они не проводя никаких собраний, они даже не стремятся созданию какой-либо общинной организации".
"Это не важно, главное что они меж собою общаются".
"Конечно же общаются. Встречаются, вспоминают былые тяготы службы, общих друзей и победы в сражениях, в коих довелось поучаствовать. Всё это их и сближает".
"Вот и позови мне таких. Хочу с ними немного пообщаться, дать им кое какие мелкие, но важные для нашего дела поручения".
"Коли так, то будь по твоему, только не планируй с ними никаких боевых действий и лихих кавалерийских атак…".
Виктор ушёл, а Саша, не смотря на навалившуюся на него слабость так и не смог уснуть. Он покорно выпил горькую микстуру, которую ему тут же подала вернувшаяся в комнату пожилая сиделка и погрузился в свои думы. А подумать было о чём. Ему вспомнились "Чёрные сотни", кои если он ничего не перепутал, пытались гонять революционеров, ещё в той истории — другого мира. Вот только для себя, он твёрдо решил, что это будут не простые толпы возмущённых представителей среднего класса, возжелавшие физически покарать всех предателей отечества. Он хотел их использовать по другому. В основном как рупор народа. Или в крайнем случае, как массовку, при особых ситуациях.
Сегодня, Лиза вновь проснулась от того, что ей вполне реалистично приснилось будто её сын плачет как-то горестно, тоскливо и самое страшное, делает это слишком долго. Она встрепенулась, резко присела на кровати и, непонимающе посмотрела в слабоосвещённый первыми лучами солнца угол, где стояла заранее сделанная мастерами её мужа весьма удобная детская кроватка. В спальне же, было тихо и спокойно. Запелёнатый в тёплое одеяльце сын, мирно спал, чему то улыбаясь во сне. Рядом с его колыбелькой, стояла простенькая, односпальная кровать, на которой сидела взлохмаченная, в сбившимся набок чепце; также резко пробудившаяся, сонная Авдотья — кормилица. Её белая ночная рубаха, не скрывала её дородных форм, и была слегка подмочена постепенно истекающим из грудей молоком. Эта молодая холопка, родила свою дочь в один день с барыней и к её огромной радости, сразу же была взята в хозяйский дом. Причиной этого решения было то, что намеченная кормилица, ещё не разродилась. Вот и пришлось спешно решать проблему. Холопка, из прачек была счастлива от такой перемены в её судьбе, да и муж не был обижен, с углежогов, был пристроен к более приличным и чистым делам, по усадьбе. Девочка кормилицы, так же тихо спала, по другую сторону небольшой кровати своей матери, и как у нежданно появившегося молочного брата, одна из хитроумных стенок её колыбели была опущена.
"Барыня, чо случилось? Дети проснулись?" — встревоженно прошептала кормилица, пребывая в полусонном состоянии.
"Нет Авдотья, всё в полном порядке. Просто мне вновь приснилось что мой сынок горько плачет".
– суетливо перекрестившись ответила Елизавета.
"Не матушка, всё хорошо. Я недавно вашего сыночка покормила, перемотала в сухое. Вон, спит наш малыш, аки маленький ангел. Да и силёнок он уже поднабрался. Ноне, так жадно и с такой силой мою дидьку сосал. Сразу видно, что хозяин, богатырь растёт. Так что не переживайте вы так, я за ними хорошо присматриваю".
Дети спали с графиней в одной спальне по её личному приказу, не смотря на возражения матери и свекрови. Они ей говорили, вкрадчиво вразумляли, что желательно, то есть правильно, поселить кормилицу с младенцами в соседнюю комнату. Но, Лиза, разумом с ними соглашаясь, не могла себя заставить так поступить. Ей всё казалось что если она не будет видеть сына постоянно, то есть позволит его куда-либо унести, то он не выживет. Уж слишком он был мал, слаб и выглядел как сморщенный от тяжести прожитых лет древний старичок. И что по этому поводу подумают окружающие её люди, ей было всё равно. Но в эти дни, юную мать беспокоило не только здоровье её первенца, но и супруга. Именно поэтому, неспешно встав, и не обуваясь пройдя в красный угол, молодая женщина упала перед иконою на колени и стала молиться, моля о скорейшем исцелении своего раненного мужа. Она услышала, как то же самое проделала и Авдотья, но так и не прервала своей молитвы, не обернулась и не запнулась. Особо было горько и обидно от того, что она не могла даже увидеть своего мужа. А причиной этому был не только маленький ребёнок, от которого она боялась отойти хоть на минуту, но и запрет врача, на посещения Александра. По словам доктора, тяжело раненного пациента, которого нельзя беспокоить. Единственное, что было ей доступно, так это получение ежедневных рассказов о процессе Сашиного выздоровления, пересказываемых по несколько раз гайдуками, которые каждое утро ездили в столицу и, тоже общались только с медиками. Женщина молилась, а по её щекам, от осознания своего бессилия, текли горькие слёзы…
По всем канавкам, мелким овражкам, мостовым, текли весёлые, журчащие ручьи, с крыш домов, срывалась бодрая капель, природа оживала, просыпалась после зимней спячки. Вот и Александр, впервые за три недели, вышел на улицу, остановился, и с нескрываемым удовольствием, вздохнул полной грудью порцию свежего воздуха. Казалось, он был опьяняюще прекрасен, прохладен, и свеж. Скорее всего, так было и на самом деле. Да и Саше, за время лечения, опостылела больничная атмосфера, с её запахами хворого тела, касторки и лекарств. Поэтому, он с жадностью вдохнул ассорти уличных ароматов, состоящих из мешанины печного дымка, с незначительной примесью амбре исходящего конского навоза, дёгтя и ещё чего-то неузнаваемого, и смутно знакомого. Рядом с графом остановился его старший брат и в этот момент, он, в отличии от Саши, выглядел невозмутимым изваянием, как статуя сфинкса. Только во взгляде просматривались весёлые огоньки, говорящие о его радости и благодушном настроении.
"Ну что Алекс, больничные оковы рухнули, да здравствует свобода. — с этими высокопарными словами, Виктор слегка подтолкнул брата к ступеням. — Пошли мой друг, нас ждут великие дела".
"Столько времени исправно ждали меня, могут и ещё немного подождать — минут так двадцать, как минимум".
– скорчив умильную улыбку, отшутился Саша.
"Вот тут я ничего не понимаю. Мне что, в этом скорбном храме Асклепия подменили брата? Насколько я его знаю, он никогда себе подобного не позволял, всегда был жизнелюбом и неутомимым хозяином".