Контрабандист
Шрифт:
– М-да… – У меня вдруг отчего-то пересохло в горле. – Веселые дела.
– Для пущего веселья могу добавить, что там около тридцати тысяч гражданских лиц. Сегодня-завтра правительству придется официально обо всем объявить. И скорее всего, будет сказано, что произошла какая-то природная катастрофа или техногенная авария. Ну а что там на самом деле – это вам лучше знать. Вы же, судя по отчету, были свидетелем явления подобного же свойства.
– Ну, это совсем не так, – я категорично покачал головой. – Мне давно понятно, к чему вы клоните, но я тут совершенно бесполезен. Да, я имел отношение к исследованиям,
– Увы, господин советник, мы знаем об этом еще меньше. Поэтому собираем и анализируем любые крохи информации. В том числе и ваши отчеты, которые, соглашусь, весьма скупы на конкретные факты.
– Почему бы не обратиться к тем, кто по-настояшему в курсе? К ученым, к академику Ступичу…
– Они все там. И с ним тоже утрачена связь.
– Может, их и в живых уже нет?
– Может, и так. Но считать это основной рабочей версией мы, естественно, не имеем права.
– А давно там это… вот это – вся эта ерунда?
– Эта ерунда там, по нашим прикидкам, не меньше месяца. Войска введены примерно неделю назад.
– Месяц? Целый месяц вы смотрели…
– Мы смотрели то же, что и вы, господин советник. Телевизионные фальшивки. Губернатор очень умело напускал туман, очень боялся разрушить свежеобретенный имидж своего поселения. Наверно, надеялся, что происходящее там как-нибудь само рассосется…
– Надежда умирает последней… – зачем-то пробормотал я.
– Да-да, а первыми умирают люди. Кстати, о местонахождении и самочувствии губернатора нам тоже ничего не известно. Достоверно известно, что планету он не покинул. Его яхт-рейсер находится на летном поле.
Я немного помолчал. Чиновник терпеливо ждал, пока я переварю информацию.
– Я все же не очень понимаю, – произнес я, – какого результата вы от меня ждете.
– Я и сам не понимаю, – он развел руками. – Поэтому действуйте по обстановке, так верней. У правительства в таких случаях традиционные задачи: обезопасить людей, навести порядок и наказать виновных.
– Даже не знаю, какая задача мне больше по душе.
– Определитесь на месте. Впрочем… – он загадочно усмехнулся. – Есть одно поручение, которое припасено специально для вас. Но о нем услышите позже – когда покончим с формальностями. Готовьтесь в ближайшие пару дней заполнить огромную груду бумаг.
– Да я и не сомневался насчет бумаг, – пробормотал я. – Простите, но у меня еще один глупый вопрос…
– Да-да, прошу вас.
– Но это очень глупый вопрос.
– Меня это не смутит.
– Ага, хорошо… Ну, в общем, на кого я работаю?
– Как! Вы не знаете? Разумеется, на правительство!
– Это понятно… Поточнее бы.
Чиновник вдруг как-то поскучнел.
– Честно сказать, несвоевременный вопрос. Да разве это так важно?
– А как же! Куда-то же я должен буду прийти за зарплатой?
Он задумался, подняв взгляд к потолку.
– Ну… скажем… Управление «Т».
– Управление «Т»? Никогда не слышал.
– Конечно, оно же секретное! Если будут спрашивать – так и говорите, Управление «Т». Документы – будут. Зарплата тоже.
– Вы это только что придумали?
Он рассмеялся и шутливо погрозил
Уходя, я остановился в дверях.
– Вот скажите, – обратился я к чиновнику. – Вы же все заранее знали. И отчеты собирали, и операции проводили… Как же так получилось, что вы даже теперь ни к чему не готовы, ни хрена не знаете и ничего поделать не можете?
– Полностью разделяю ваше возмущение, – сказал чиновник, глядя на меня почти с жалостью. – Уверен, виновные будут установлены и строжайшим образом наказаны.
Все бы ничего, но инициализация моей «прошивки» оказалась такой живодерской процедурой, что врагу не пожелаешь. Пять дней полета я провалялся в своей каюте, каждый час ко мне заходил врач, гремел инструментами, что-то замерял, что-то вкалывал, что-то прощупывал… Меня ломало, как законченного наркомана, я просыпался по десять раз за ночь в холодном поту. Любимым местом стал туалет, хотя ел я очень мало.
Самый пик пришелся на третью ночь, когда мне фактически не удалось заснуть. Стоило закрыть глаза, как в голову лезли какие-то древние, почти забытые воспоминания, причем какие-то очень уж яркие, резкие, объемные. Память резко обострилась, я, например, вспомнил, что над детской кроватью у меня висел маленький оранжевый космонавт, который по утрам будил меня бодрыми словами.
Потянувшаяся из детства ниточка вытащила новые картины. Я помнил наш небольшой старенький дом на самой границе лесопарка, блины с джемом и молоком по утрам. Я вспомнил, что самым большим праздником у нас был приезд папы, который вечно на недели пропадал из дома.
И еще я вспомнил, как однажды мама с папой засиделись поздно вечером и долго-долго о чем-то говорили, и мама плакала, а я не мог из-за этого уснуть.
И как снова пропал папа, и мама после этого стала грустной и почти каждый вечер плакала в своей комнате. Мне было ее ужасно жалко, я тоже тихо плакал под одеялом.
Потом была больница, где я первый раз услышал странное слово «айронемия». Мне там дали почти настоящий скафандр, только он почему-то был весь прозрачный. Я его надевал, когда меня приводили к маме. Она лежала в большом стеклянном ящике, от которого тянулись трубки и провода. Почему-то здесь все врачи ходили в прозрачных скафандрах.
Однажды ночью мне вдруг стало невыносимо страшно, я сбежал из своей комнаты и пробрался к маме. И там я заорал так, что сбежались все дежурные. Мама лежала все в том же ящике, только она была совсем не похожа на себя. Она была какая-то раздутая, а ее кожа словно заржавела. И у нее не было глаз, только две влажные ржавые ямки на их месте.
Мне после этого тоже пришлось полежать в стеклянном ящике, ну а маму я больше никогда не видел. И отца тоже…
К концу пути заметно полегчало. Врач был не простой, а какой-то весь из себя засекреченный, из военного института. Перед расставанием он очень задушевно со мной поговорил и объяснил, что теперь я немного другой человек. Сильнее, проворней, решительнее, чем раньше. И соображаю лучше.