Контрафакт
Шрифт:
А он тут рядом работает, на точке Леонида Петровича и Марины. Сейчас затишье, Марина стоит за прилавком, отпускает розницу, Леонид Петрович стоит перед прилавком, беседует с некоторыми покупателями, заодно поглядывает, чтобы ничего не стащили. А Вадик сидит на пачках, привалившись спиной к стене, и напропалую льстит Вали. Вали на самом-то деле – Валя, но ей нравиться называться на иностранный манер. Вадик иногда в порыве полушутливой лести срывается с иностранного и переходит на русский, но – ласкательный. Он говорит «Валечка», а иногда доходит до того, что называет ее так: «Валечечка». Ну, Вадик! Ну дает!
Справа в этом же ряду, через три стола – и Лешкина точка. Лешка мало
– Леонид Петрович, – вдруг спрашивает он, поднимая голову, – Леонид Петрович, кто посоветовал Буратино пойти в школу?
– Не знаю, – рассеянно отзывается Леонид Петрович. – Папа Карло?
– Нет, – огорченно отвечает Вадик, – из семи букв.
– Джузеппе? – размышляет Леонид Петрович и принимается загибать пальцы. – Нет, восемь. – И тут его осеняет: – Да сверчок же! И букв семь, и так оно и было по тексту!
Опять сквозь торговый шум доносится Манькин голос:
– Мужчина, вы оставьте залог, а мы вам соберем заказ. Нет, без залога, мужчина, не соберем!
Деловая какая! С пачками ловко управляется, обсчитывает заказы быстро, недаром в школе у нее по математике была пятерка. А уж прикид на себя натягивает только супер-пуп ер! Брючки в обтяжку и с клешем, кофты не пойми какие, жилетки фасонные. А ногти? Ногти, конечно же, не розовые и не красные, а черные. Черные ногти! Приедет в частный сектор, пройдет по улице – все упадут! Упадут и не встанут. Это – не говоря о прическе. Потому что на небольшой ее головке, которая легко уместится в одной рабочей ладони, накручено несчетное количество тоненьких косичек палевого, а вернее – никакого – цвета. Ну точно, если все бабье клубное построить в бесконечную шеренгу, никто такой прической похвастаться не сможет – одна Манька, как Медуза Горгона из Истории Древнего мира для пятого класса. Ну и оптовики к ней, к расторопной, с приветствиями: «Манечка, Машенька, Машутка!» Что и говорить, форсу много. Форсу много, а тела нет. Тела нет, а сердце у Вадика – ек, ек! – екает, блин!
– Валичечка, – говорит Вадик, – ты сегодня замечательно выглядишь!
– Ах, Вадик, – говорит Вали, – если бы все мужчины были такими, как ты, было бы прекрасно. А то так много хамства вокруг, так много хамства!
У Вали есть хозяин. Его зовут Ваня, но все называют Вано. Так красивее: Вали работает у Вано. Вообще на клубе прозвища распространены, и происхождения их самые разные. Впрочем, прозвище абы к кому не прилипает. Его надо заслужить. Носителями прозвищ становятся только принадлежащие к высшим кастам сообщества: хозяева и охранники. Грузчики же и продавцы прозвищами не обрастают. Так, одного ветерана клуба зовут Купер. Только за то, что много лет назад он начинал свой бизнес с торговли томами Фенимора Купера. Один пожилой мужчина Василий Алексеевич, который в любое время года находится на рабочем месте в простой открытой майке, являя окружающим густые клочья седых волос на полной груди, зовется почему-то Пожарником, другой его ровесник – Полковником. Имеются Таракан, Олигарх, Бронежилет и Рюкзак. Таракан получил прозвище за черные усы и черные родинки на лице, Олигарх – за важный вид, Бронежилет – за неизменную жилетку из камуфляжной ткани. Рюкзак –
А Ваню вот, Валиного хозяина, называют Вано – и все. Он, между прочим, охранник на клубе. На клубе охранники все в свободное от охраны время занимаются коммерцией. Они, как правило, – хозяева, имеют, как Вано, продавцов. Но не каждому, далеко не каждому достался такой очаровательный продавец, как Вали. И далеко не каждый хозяин находится со своим продавцом в близких и тесных отношениях. В таких тесных, что однажды, к изумлению Вадика, продавец сел к своему хозяину на колени, прижался к нему и так сидел, иногда целуя. У охранника глаза стали мутными, и он перестал, видимо, воспринимать окружающую действительность, держался за Вали и молчал, не отвечая на вопросы покупателей. Вали же, напротив, несмотря на альковную позу, на вопросы покупателей отвечала оперативно, а один раз, когда нужно было продать человеку подставку для аудиодисков, сказала томно:
– Вадик, отпусти мужчине вторую слева.
И Вадик отпустил покупателю подставку. Но что же, с тех пор комплименты Вадика поутихли? Ничуть не бывало! Напротив, усилились, потому что в них стал присутствовать Вано, ласково называемый Ванечкой.
– Ну, Валечечка, у тебя и причесочка сегодня… Ванечка увидит – упадет!
Еще двоих охранников называют Классиками. Это – общее прозвище. В отдельности же каждого из них называют так: одного Гоголь, а другого Лермонтов. Гоголь действительно похож на Гоголя: худой и носатый, Лермонтов же маленький, с маленькими усиками на аккуратном круглом личике, румяный.
Классики ничего не охраняют. Они администраторы. Вернее, они своеобразно охраняют право на эксклюзив. Одним из сногсшибательных законов книжного клуба является закон об эксклюзивном праве на торговлю. Значит, так. Вы облюбовали себе книгу и закупили партию этой книги в издательстве. И вы, такой-сякой, желаете продавать ее дорого и чтобы у вас на клубе не было конкурентов, которые бы продавали ее дешево. Тогда вы обращаетесь в администрацию клуба к господину Закатову. Господин Закатов понимает ваше желание и сочувствует ему в такой степени, что готов получить с вас плату за эксклюзив. Это – умеренная цена, примерно двухнедельная зарплата вашего грузчика. Имеется в виду – цена за один месяц эксклюзива. Как только деньги ваши уплачены, динамики оповещают об этом событии весь торговый люд клуба. Вот тогда-то вступают в дело Классики. Они быстро проходят по торговым рядам, выискивая крамольную уже теперь книгу на прилавке. Они открывают склады и производят там обыск без ведома хозяев.
– Это незаконно! – скажет законопослушный читатель. И будет неправ, потому что на книжном клубе свои законы, и они не обсуждаются. И наконец – слава Классикам! – запрещенная со вчерашнего дня к продаже книжица найдена.
– Что ж вы, уважаемый, – говорят Классики незадачливому продавцу. Говорит обычно Гоголь, он-то и отыскал запретный плод, извлек три пачки своими длинными руками. Гоголь – исполнитель, а молчащий с непримиримым видом Лермонтов – как бы маленькое над ним сердитое начальство. Таково распределение ролей в этом хорошо отрежиссированном спектакле.
– Идите в комнату милиции, платите штраф две тысячи рублей.
– Да я, – мается продавец, – я не хотел, я не успел просто убрать.
– Штраф, – отрезает Гоголь, но не уходит с места событий, продолжает стоять и возмущенно пыхтеть. Лермонтов по-прежнему хранит молчание.
– Ребята, – приходит в себя продавец, – давайте я штуку отдам, и разойдемся.
– Не знаю, не знаю, – смягчается Гоголь. – И спрашивает Лермонтова: – Ну, как?
Тут Лермонтов снисходит до краткой речи. Он говорит: