Контрафакт
Шрифт:
Но, как говорится, ура-то ура, но многих учебников на прилавке не хватало. Не было их и у «Просвещения», и у просвещенческих дилеров – ни по дешевой цене, ни по дорогой. Дефициты зияли, как черные бреши на благословенной ниве. Желание заполнить бреши левыми изданиями доходило до зуда.
И вот однажды к Марине и Леониду Петровичу подошел высокий стеснительный человек в джемпере домашней вязки.
Теперь вопрос: бежит ли на ловца зверь? Ответ: конечно же, бежит. Вот он и прибежал, стоит, переминается с ноги на ногу и деликатно кашляет в кулак. Это при том, что ловец – конечно же, Марина.
– Я Рома, – скромно
– Я Рома, – сказал он. – Я хотел бы с вами поговорить.
Ну, Марина вышла с ним, как это бывает в подобных случаях, на лестничную площадку и приготовилась слушать.
Говорил Рома невнятно и с большими паузами. Он словно бы стеснялся и сам себя, и своего дела, и своих вопросов. И вот странно: Рома хоть и высокий был человек, а незаметный. Черты лица мелкие, голос тихий, улыбка застенчивая, еле обозначенная. Десять раз увидишь, на одиннадцатый пройдешь мимо, не узнав.
– Я вот тут хочу начать издавать учебники, – начал он.
Насчет чувства охотника Марине было ничего не известно, поэтому с ним не будем сравнивать то, что она ощутила. А вот чувство грибника, который бродил-бродил и вдруг увидел – далеко еще, почти неразличимо среди опавших осенних листьев – зовущую нарядную шляпку, было ей знакомо, и вот оно возникло сейчас, среди зимы на лестничной площадке книжного клуба.
– Я хотел с вами посоветоваться, – продолжал между тем Рома. – Какие учебники стоит печатать…
– Вы хотите предоплату? – осторожно спросила Марина.
– Нет-нет… Я сам. Да вы и не дадите. Вы ведь меня не знаете… пока. Вы просто меня сориентируйте.
– Хорошо, – сказала Марина. – Записывайте.
Рома достал из портфеля ученическую тетрадку и ручку.
– Значит так: «Физика» седьмая – Перышкин, «Литература» шестая – Полухина, «Литература» восьмая – Беленький, «Литература» девятая – Курдюмова… Это то, чего всегда не хватает.
– Еще, – попросил Рома.
– Еще «История» девятая – Данилов, ну и «Химия» восьмая – Рудзитис. Хватит?
Рома кивнул. Потом тихонько спросил:
– А образцы дадите? Я заплачу.
Однако нужно было прояснить, хоть приблизительно, что это за Рома такой, кто он и откуда и Марина спросила:
– Вы москвич? Может быть, обменяемся телефонами?
– Я не москвич, – развел руками Рома, – я тверской. И я начинаю работать с немосковскими типографиями.
Он как-то виновато улыбнулся и пояснил:
– Московские все типографии… то есть, те, которые соглашаются, – разобраны.
Денег за образцы Марина с нового знакомого брать не стала: сотрудничество с ним сулило немалые барыши, так что мелочиться не следовало. Запихивая учебники в потертый портфель, Рома сказал:
– Я не хочу ни с кем знакомиться на клубе, буду иметь дело только с вами. Мне так удобней и спокойней. Вы сами распределите тиражи среди своих. Отпускные цены у меня будут невысокие, вы сможете наваривать…
Вот! Это было попадание шара в лузу. Пропускать через свои руки тиражи. Как Вова.
Оставалось ждать следующего Роминого визита.
Манька стояла раздетая перед зеркалом и с интересом разглядывала свое отражение. Когда Манька поняла, что многие клубные мужики обращают на нее внимание, у нее заметно возрос интерес к
Манька была девушкой курящей. И вот однажды она выскочила покурить и, сунув в рот сигарету, спохватилась, что забыла на торговой точке зажигалку. Стоявший у входа Митька, который все время на нее посматривал, моментально выхватил из кармана зажигалку и галантно поднес Маньке огонек. Манька кивнула, выпустила дым и сказала «Спасибо!» И пока она курила, Митька топтался рядом. Он совсем не обращал внимания на дверной проем, и любой желающий мог совершенно бесплатно занести хоть пачку, хоть пять, хоть целый поддон. Некоторые, дапожалуй, что и все сознательные клубники все же совали Митьке деньги. Он принимал их, не глядя, небрежно ссыпал в карман, а сам, что называется, контачил с Манькой, рассказывал ей о своей собственной персоне.
За время неполного сгорания сигареты (не до фильтра же ее докуривать!) Манька успела узнать, что у Митьки бывали и лучшие времена, по крайней мере более интересные. Ибо работал он до перестроечной жизни художником-реставратором, реставрировал, стало быть, старые картины, а это очень, очень интересное занятие, требующее таланта и вдохновения. Только зачем, спрашивается, Маньке об этом знать? Она по музеям не прохлаждается – где время взять для музеев? Но все же посмотрела на Митьку с интересом. Для этого-то он и откровенничал. А когда Манька, бросив окурок, побежала восвояси, он прихватил ее рукой на мгновение, прижал шутливо, прощупывая через свитер ребристый Манькин бок. «Худа, – сказал укоризненно, – одни кости!»
– А ты отреставрируй, – озорно крикнула Манька и рассмеялась ему в лицо своим низким голосом.
С тех пор Митька не упускал случая приобнять по-дружески, пошутить, а иногда и шлепка дать ласкового. Но дальше этого не шел. Да и куда идти? А Лешка на что?
Вообще охрана не обделяла Маньку вниманием. Классики, например – Гоголь и Лермонтов – то и дело задевали. А уж об оптовиках и говорить не приходится: «Манечка, Манечка!» Так и сыпали комплименты! Но тут уж все перемешалось: то ли Манька нравилась, то ли книжки были нужны – особенно дефицитные и быстро. Ну, и недорого.
Вадик, хоть будто и родственник, а тоже все косил глаз, как теленок на привязи. Ну а Вова – тот уж точно сбрендил.
На что же вы клюете, мужики?
Манька покрутилась, покрутилась перед зеркалом: ну нет же ничего! Положа руку на сердце: ничего же нет! Да и между рукой и сердцем – кот наплакал.
Хотя – что значит нет? Что-то же есть! Ну, начнем с лица. Лицо-то красивое. Рот красиво очерчен, губы пухлые, зубы белые. А если – ярко-красной помадой? Или малиновой? Вот зубы тогда и заблестят. Знай – улыбайся.