Контратака
Шрифт:
— И еще более странно, — заговорил он снова, дабы прервать молчание, — то, что я нашел в другом файле. Ничего похожего на предыдущее. Как будто бы мы имеем дело с совершенно другой расой, а ведь это, несомненно, халиане.
За тот час, пока Мейер изучал файл, посвященный оккупации Цели, на Смайта навалилась усталость. Неделями он работал сверх меры, одним лишь усилием воли заставляя себя не засыпать в офисе адмирала, и теперь запускавшая очередной файл рука ревизора начала дрожать.
Шариан Льюит. НАРКОТА
Доступ на Танделяйштрассе, одну из улиц Эфрихена, был официально закрыт с девяти утра до восьми вечера по местному времени, но даже днем астронавты обходили ее стороной. Впрочем, какие-либо видимые причины для подобной неприязни вряд ли удалось бы разыскать: вид Танделяйштрассе внушал не больше опасений и дурных предчувствий, чем вид любой другой улицы этого городка, радовавшего глаз причудливыми старинными фонарями, выскобленными до идеальной чистоты ступеньками лестниц и аккуратненькими кружевными занавесками, скромно прикрывавшими от взглядов прохожих каждое окошко. Начищенные до блеска бронзовые колотушки у дверей Танделяйштрассе ярко сверкали, а жители ее большую часть времени просиживали дома. Некоторые деревянные двери украшали довольно грубые стилизованные резные изображения животных, уже довольно облезлые — благодаря времени и капризам погоды они лишились покрывавшей их когда-то краски. Резьба на одной двери, изображала огромную змею; на вид эта дверь, пожалуй, была самой старой из всех и больше всего пострадала от времени. История колонии Эфрихен насчитывала лишь десять поколений жителей, и все-таки сильный налет старомодности здесь сразу бросался в глаза.
Корабль шел на снижение. Гравитационная перегрузка нарастала, и лейтенант Диего Бах, устроившись в гамаке, постарался расслабиться. Он ни за что не стал бы в свой выходной выходить на Эфрихене, если бы это зависело от него. Но в данном случае выбора у лейтенанта не было. Так же, как, впрочем, и выходных дней. Хрупкий корпус грузового коммерческого корабля вздрагивал, и Диего с трудом удерживал самообладание. Он привык к мощным и надежным боевым кораблям, а не к легковесным консервным банкам, которые к тому же вечно перегружены всякой дребеденью до такой степени, что вот-вот развалятся.
А стоило бы привыкнуть именно к такому транспорту, сказал себе лейтенант, и мысль эта опять болью отозвалась в душе. Торчать в этом Богом забытом месте, вдали от цивилизации, вдали от больших, настоящих дел, без всяких шансов проявить себя, заслужить честь и славу там, на Цели — что может быть хуже! А тут еще вдобавок приходится молить Бога о том, чтобы Ари не оказался в стельку пьян и сумел посадить корабль как полагается. Чтобы полномочия его были признаны и чтобы в этой змее не распознали подделку.
Диего мысленно содрогнулся, вспомнив о змее. «А честно скажу — красиво вышло, хотя и нескромно расхваливать свою собственную работу, — сказал тогда художник камуфляжного отдела разведслужбы, убирая татуировочные иглы в ящик стола. — Может быть, вы даже захотите оставить ее навсегда. Я бы, пожалуй, так и сделал».
Что-что, а уж оставить эту наколку навсегда Диего хотелось меньше всего на свете. Не то, чтобы она смотрелась особенно отвратительно, пожалуй, он даже предпочел бы нечто неказистое и уродливое этому извивающемуся созданию синевато-стального оттенка, которое вполне сгодилось бы для украшения какого-нибудь помпезного сооружения. Эта-то эффектность и делала змею особенно ненавистной для Диего, потому что никто во всей обозримой вселенной никогда не примет ее ни за что другое, кроме того, чем она на самом деле и является — за пропуск в ротери-клубы на Танделяйштрассе. Такими вещами в семье Бахов не занимался никто и никогда. Его отец, адмирал, назвал бы подобную татуировку порочной, а его мать, тоже адмирал — вульгарной.
Корабль в последний раз встряхнуло, он дернулся и, наконец, замер, заставив Диего стиснуть челюсти. Перегрузка в момент остановки перешла все мыслимые пределы. Грузовик фирмы «Тобиши Лайнс систем» причалил к порту. Теперь предстояло пройти проверку и регистрацию. На борту «Лоадстоуна» Диего появился как раз перед тем, как судно отправилось на Эфрихен. По документам он был инженером второго класса, служившим в «Тобиши Лайнс» на сухогрузе «Томпкин», а затем переведенным на «Лоадстоун», когда некто Дэвис получил повышение. Вся эта история, благодаря стараниям разведки, выглядела совершенно заурядной, а документы даже не были подделкой. Все это он знал, в том числе и то, что бумаги в полном порядке, но все-таки процесс регистрации заставил лейтенанта поволноваться. Впрочем, сходя с трапа с потрепанной летной сумкой на плече и новенькой удостоверяющей личность дискетой в руке, Диего имел вид обычного служащего торгового судна, получившего увольнительную.
— О делах я позабочусь, — сказал ему Ари. — Терпеть не могу это место. По мне уж лучше загрузить себя по уши работой, чем торчать в этом унылом городишке. Представь себе — приказ самого Тобиши. Прибыть сюда и забрать какой-то бактериологический груз. Ни больше, ни меньше, — Ари продолжал высказывать различные догадки, пока они прошли через холл гостиницы и направились к своим номерам. Никто из экипажа не выказал желания пошататься в выходной день по Эфрихену, и на судне не переставали недоумевать, почему Тобиши, владелец целой торгово-транспортной компании, самолично распорядился, чтобы они отправились в сие проклятое место. По крайней мере три из гуляющих теперь на борту «Лоадстоуна» версий всего этого пустил в оборот сам Диего, за что и был вознагражден: ни у кого не возникало подозрения, что в деле замешан Военный Флот.
Холл был переполнен. Экипажи буксиров, грузовиков мешались с контрабандистами, которые, пожалуй, немногим лучше, чем халианские пираты. В последние несколько месяцев Диего до остервенения изучал символику различных групп, и теперь он машинально вылавливал в толпе белые полосы на куртках матросов с буксиров и цветастые пояса владельцев небольших частных судов. Кое-кто из присутствующих оборачивался и с недоумением разглядывал его, вызывая у Диего нервную дрожь. Серая униформа не могла скрыть военной выправки, давно уже ставшей неотъемлемой частью натуры Баха.
Труднее всего строить из себя простого и открытого парня. На «Лоадстоуне» Диего приобрел репутацию угрюмого одиночки. Не раз Ари предлагал ему провести вечерок за бутылкой вина, и каждый раз Диего отказывался. Он не хотел ни с кем сближаться. С тех пор как корабль вышел из порта, он ни с кем не говорил по душам, и одиночество начинало давить все сильнее, но Диего решил не поддаваться искушению… Он не доверял самому себе и боялся проболтаться.
А ведь он вовсе не собирался служить в разведке, с горечью размышлял Диего, шагая по лестнице. Свою карьеру он тщательно спланировал заранее. Начать ее следовало на борту какого-нибудь крейсера в качестве младшего офицера команды, ответственного за системы вооружения корабля. И служить на крейсерах до тех пор, пока не подучишь достаточно высокое звание, чтобы иметь возможность по-настоящему проявить себя в эскадрилье быстрого реагирования. Но, увы, что произошло, то произошло, прошлого не вернуть, и лучше уж не портить себе жизнь мечтами о лучшем. Вот, например, как раз сейчас, в этот самый день, он по идее должен был бы приближаться к Цели в составе знаменитой эскадрильи быстрого реагирования, а вместо этого вынужден торчать на Эфрихене, в этой никому не нужной дыре. И это только начало.
Эфрихенская гостиница профсоюза работников торгового флота отнюдь не являлась пятизвездным отелем. Отведенную ему комнату Диего склонен был определить как большой стенной шкаф с койкой и небольшим закутком, громко именуемым ванной, в котором едва можно развернуться. Он сбросил униформу «Тобиши» и пробормотал фразы, включающие освещение и душ. Обе системы тут же врубились на полную мощность. Диего поймал в зеркале преображение какого-то жуткого типа и чуть было не разбил зеркало, прежде чем успел сообразить, что видит всего лишь собственное отражение.