Контрибуция
Шрифт:
— Шапку сними! — страшным шепотом приказал капитан.
— Ничего, мы же люди военные. Можно и в головных уборах. Садитесь… Я генерал-майор Пепеляев. Знаете такую фамилию?
— Слыхал.
— А вы, значит, у большевиков полицией заправляли?
— Милицией.
— Какая разница?
— Большая, — сказал Мурзин.
Зачем его сюда привели, он не знал, даже не догадывался, но по обращению уже предчувствовал какой-то соблазн, перед которым не просто будет устоять, и не только от голода мерзко сосало под ложечкой.
— Ах, да, — улыбнулся Пепеляев, — я и забыл. Ведь все уголовники теперь ваши братья, вы их из тюрем повыпускали. Они, по-вашему, жертвы социальной несправедливости. Так? Мать родную зарезал, так это общество виновато. Чем же вы, разрешите узнать, занимались в своей милиции?
— Да ничем, — сказал Мурзин. — Блох ловил.
— На бывшего уголовника, вы, правда, не похожи, — продолжал Пепеляев, изучающе оглядывая Мурзина. — Но будь так, я ничуть не удивился бы. По вашей логике что получается? Батрак станет хозяином, пролетарий — заводчиком. А вору кем же быть?
— Вы будто в воду смотрите, — усмехнулся Мурзин. — Я при царе семь теток отравил, божий храм обчистил.
— Лучше расскажите, как купцов грабили.
— А то не знаете, как грабят? Ночка темная, прихожу с кистенем. Кошелек, говорю, или жизнь…
— Ну, ваньку-то не валяйте! — разозлился Пепеляев.
Мурзин пожал плечами:
— А что? Сидим, разговоры разговариваем. Почему не рассказать?
— Конфискации у купцов подлежало все имущество? — спросил Пепеляев. — Или что-то им оставляли?
Мурзин молчал. Почему-то не хотелось говорить правду, хотя личные вещи у купцов не изымали, реквизировали только товары, да и то не все, на кое-какие торговые операции, необходимые населению, смотрели сквозь пальцы. Кроме того, в самые последние дни стало известно о тайных грибушинских, исмагиловских и чагинских складах, собирались проверить, да не успели. Но об этом генералу знать было вовсе не обязательно.
Между тем Пепеляев начал подробно выспрашивать про каждого из купцов по отдельности: сперва про Грибушина, потом перебрал остальных — что у них было, что взяли, не осталось ли чего и где может быть спрятано. Мурзин отвечал уклончиво, не понимая, зачем генералу все это нужно, и после очередного туманного ответа Пепеляев не выдержал, сорвался:
— Да кого вы покрываете? Чего ради? Это же злейшие ваши враги!
— Капиталисты! — добавил Шамардин. — Кровососы!
Пепеляев сделал ему знак замолчать, но поздно: ситуация начала проясняться. Само собой, купцы, как им и положено, жмотятся, не желают ни гроша давать своим освободителям, валят все на него, на Мурзина — мол, обобрал до нитки, оставил голыми. Ай молодцы! Решили хлебом-солью отделаться. Он покосился на большой каравай, завернутый в расшитое полотенце и лежавший на краю стола, хотя до этого старался лишний раз в ту сторону не глядеть, слюной томило.
Перехватив его взгляд, Пепеляев оторвал здоровенный ломоть:
— Успокойтесь.
Но не протянул, а сперва подержал немного на весу, потом, разжав пальцы, выронил на стол, словно собаке давал, приманивал, и смотрел выжидающе: возьмет или не возьмет?
Мурзин взял. Разом откусил полкраюхи, так что щеку свело набок, стал жевать и заметил, что Пепеляев с покровительственным презрением разглядывает его перекосившееся лицо.
— Можно еще маленько хлебца-то? — попросил, тяжело сглатывая.
Небрежно-изящное движение генеральской кисти, и каравай, стремительно проехав по столу вместе с полотенцем, рухнул Мурзину на колени.
— И сольцы бы хорошо.
Деревянная расписная солонка щелчком переместилась на ближний край, и Мурзин аккуратно пересыпал все ее содержимое в карман шинели. Затем вырвал из-под корки кусок мякиша, посолил, запихал в рот. Пепеляев, расслабившись, наблюдал за ним с очевидным удовольствием.
— Вот что, братец, — сказал он. — Будешь говорить правду, я тебя отпущу ко всем чертям. Понял?
— Ага.
Ближайший план Мурзина был таков: успеть съесть побольше, пока не отобрали.
— Начнем снова с Грибушина, — предложил Пепеляев. — Что могло у него остаться после ваших реквизиций?
— Ничего, — с набитым ртом промычал Мурзин.
— Ни товаров, ни золота, ни драгоценностей?
— Шаром покати.
Прожевав, дополнил:
— Все они нынче голые, Сил Силычи-то.
— И Каменский? — спросил Пепеляев.
— Как сокол. Мои ребята у него и ложки серебряные унесли.
— И Чагина, и Фонштейн, и Сыкулев-младший?
— Голытьба, — подтвердил Мурзин.
Минут через пятнадцать такого разговора Пепеляев, рассвирепев, отнял у него остатки каравая и закинул в угол. Мурзин стоял на своем и не понятно было, то ли он врет, пытается провести, то ли его самого провели хитрюги-купцы.
Шамардину приказано было Мурзина обратно в тюрьму не водить, запереть здесь же, в чулане. Если утром купцы сдадутся, выложат контрибуцию, можно будет обвинить его в том, что соврал, и расстрелять.
Как быть, если купцы не сдадутся, Пепеляев пока думать не хотел.
В дверь постучали, вошел часовой-юнкер, один из двоих, поставленных у каминной залы, доложил, что арестованные выбрали парламентера и просят его принять.
— Веди, — обрадовался Пепеляев. И рано обрадовался: через минуту прибыл Каменский, что уже само по себе доказывало всю несерьезность дела. Почему для переговоров купцы прислали не Грибушина, а этого обормота в полосатых брюках? И действительно, от лица всех Каменский предложил внести требуемую сумму в царских ассигнациях или в «керенках». Пепеляев решительно отклонил попытку компромисса…