Контролируемая авария
Шрифт:
–У тебя еще есть время подумать, проанализировать все за и против,– пальцы Урмаса неожиданно коснулись моей ладони, и я по обыкновению не сумела справиться с бурным эмоциональным всплеском. Бесчисленные мурашки отчаянно устремились по моей коже, я всем телом подалась Урмасу навстречу и спрятала лицо влажное от слез лицо у него на груди.
–Если бы я была склонна к раздумьям и анализу, ты бы до сих пор висел на люстре, – прошептала я, – будь что будет, Урмас! И знаешь еще что, пусть меня лучше проклинает весь мир, чем оплакивает моя мама!
ГЛАВА XVII
На экране телевизора беззвучно шевелили губами специальные корреспонденты ведущих новостных агентств, квалифицированные эксперты в области гражданской авиации, правительственные чиновники и толком ничего не соображающие родственники погибших пассажиров, а мы с Урмасом по-прежнему сидели в обнимку на полу и не спешили добавлять громкости. Совсем скоро наши изображения заполонят весь шокированный мир, и на нас шквальным огнем обрушится всеобщая ненависть, наше чудесное спасение целыми днями напролет будет обсуждаться в прямом эфире, высоколобые умы начнут искать рациональные объяснения нашему чудесному спасению и проводить бесчисленные эксперименты, доказывающие, что выжить в авиакатастрофе подобного масштаба даже теоретически невозможно. Нас поместят под стражу, затаскают по изматывающим допросам, а когда рано или поздно станет понятно, что мы сами знаем не больше остальных, нас осудят показательным судом и до конца жизни заточат по одиночным камерам без права переписки. Наша судьба фактически предрешена, но такова расплата за то чудовищное преступление, которое мы совершили, и в одном Урмас, безусловно, прав: если небеса великодушно даровали нам второй шанс, значит, смерть – не достаточно суровое наказание для убийцы ста пятидесяти человек и его невольной соучастницы, и не нам спорить с высшими силами. Мы должны смиренно принять заслуженную кару и не пытаться трусливо сбежать от ответственности, потому что бегство от себя еще никому по-настоящему не удавалось.
Сколько раз я мечтала вот так положить Урмасу голову на плечо, слушать биение его сердца и, замирая от счастья, сознавать, что мы отныне неразлучны… Как бы то ни было, сегодня моя мечта сбылась, и, хотя я понимала, что мы никогда не будем вместе, и сейчас второй пилот тянется ко мне исключительно по причине пребывания в пограничном состоянии, а вовсе не по большой любви, мной владело всеобъемлющее ощущение безудержного счастья. Я жадно впитывала каждый миг этого противоестественного наслаждения, густо замешанного на чувстве вины и изрядно сдобренного страхом, и не могла заставить себя отстраниться от Урмаса. Мне полагалось его ненавидеть и презирать или на худой конец испытывать к нему снисходительную жалость, как обычно жалеют сирых и убогих, но я всё также страстно и отчаянно задыхалась от любви. Я едва не потеряла Урмаса, и одна только мысль о том, чтобы оказаться один на один с его бездыханным телом, свисающим из петли, вызывала во мне панический ужас, сильный и непреодолимый, застилающий рассудок и сводящий с ума.
Я четко понимала, что второму пилоту уже ничем нельзя помочь: повернуть время вспять было не в нашей власти, он сделал то, что сделал, и даже самое чистосердечное раскаяние не принесет ему облегчения страданий и мира в душе. Парень из бывшей советской республики, покоривший Европу ценой собственного безумия, и павший жертвой не то слишком честолюбивых амбиций, не то фанатичной преданности своей мечте – Урмас Лахт не выдержал этой неподъемной ноши, а я не догадалась подставить ему плечо, он стремительно падал в бездну, а я так и не протянула ему руки. Я привыкла неизменно видеть Урмаса собранным, подчеркнуто вежливым в общении, сдержанно улыбающимся при встрече и крайне редко позволяющим себе открыто проявлять эмоции, не подозревая, что в это самое мгновение творилось у него внутри. Да что говорить обо мне, вероятно, для каждого, кому доводилось с ним работать, Урмас всегда выглядел классическим воплощением расхожих стереотипах о выходцах из Эстонии: хладнокровный, невозмутимый, порой чересчур задумчивый и оттого будто бы слегка медлительный. От подобных людей окружающие никогда не ждали выдающихся достижений в профессии, равно как и необдуманных поступков, совершенных под воздействием внезапного порыва, и уж тем более сложно было распознать за олимпийским спокойствием второго пилота невероятную, почти патологическую одержимость авиацией, в результате приведшую к тому, что Урмас не смог просто так расстаться с небом, а нашел поистине дикий и варварский способ напоследок заявить о себе.
Еще совсем недавно я шарахалась от второго пилота, как черт от ладана, и старалась по возможности держаться от него на относительно безопасном расстоянии, и уж точно даже в кошмарном сне не могла представить, что буду настолько искренне и крепко его обнимать, безоговорочно поправ свои моральные убеждения. Честно сказать, я особо и не пыталась разобраться в своих нынешних ощущениях, так как прекрасно знала, что любая попытка подвести логическую базу под свои чувства к Урмасу заведомо обречена на сокрушительный провал. Я готова была сотню раз повторить те слова, что я кричала ему через наглухо заблокированную дверь кокпита, и раз у меня оставалось лишь несколько предрассветных часов, я собиралась провести отведенное время в объятиях Урмаса – у меня ведь тоже присутствовала своего рода мания, только если второго пилота неистово влекли самолеты, то я у меня не хватало мужества сопротивляться навязчивому влечению к нему.
Глаза Урмаса были закрыты, но светлые, жесткие ресницы часто трепетали на плотно смеженных веках. Периодически второй пилот кашлял, сдавленно стонал и рефлекторно касался багровеющей на шее борозды от ремня. Его лицо заметно порозовело, тонкие губы больше не пугали жуткой синевой, но вид у него всё еще был очень слабый и нездоровый – с костлявой старухой с косой он разминулся буквально за секунду до рокового финала, и преддверие этой встречи не могло не наложить свой явный отпечаток. Уже довольно долго Урмас сохранял неподвижное положение тела, притом, что у меня больно затекла поясница, и я бы давно поменяла позу на более удобную. Но второй пилот словно застыл в оцепенении, и я боялась пошевелиться, чтобы ненароком не разрушить возникшую между нами гармонию. Комната вскоре остыла, я начала подмерзать и с целью согреться еще теснее прильнула к Урмасу, однако, к моему вящему разочарованию, тот абсолютно не впечатлился моими поползновениями.
–Пора уходить! – вдруг распахнул глаза второй пилот, – мы не можем сидеть здесь вечно!
Лично я ничего не имела против, но вслух вынуждена была поддержать Урмаса, решительно убравшего руку с моего плеча.
–Да, встаем! – согласилась я, зашипела от пронзившей поясницу боли и уже через минуту стояла на ногах. Урмас последовал моему примеру, но, судя по всему, его накрыл приступ тошноты и головокружения: второй резко пилот зажал рот ладонью, мучительно сглотнул застрявший в горле ком, и шумно выдохнул:
–Мне нужно в ванную. Подождешь пару минут?
–Хорошо, – кивнула я и предупреждающе добавила, – только оставь дверь открытой!
–Боишься, что я снова попробую повеситься? – усмехнулся Урмас, шатающейся походкой доковылял до санузла и уверенно сообщил, – можешь быть спокойна, я не буду этого делать. Когда ты второй раз за сутки ты безуспешно пытаешься сдохнуть, поневоле начинаешь сознавать, что у бога на тебя другие планы. Но знаешь, мне уже все равно, путь меня хоть четвертуют, хоть колесуют, я этого заслужил.
– У нас в стране действует мораторий на смертную казнь, тем более с такими изуверскими методами, – блеснула юридическими познаниями я, – но тем не менее, я всё-таки постою за дверью. Не забывай, меня официально назначили твоим ангелом-хранителем, и я не собираюсь пренебрегать своими прямыми обязанностями.
–Оставь ты меня уже в покое, ангел, – просипел второй пилот, и жестоко скрученный рвотными спазмами, поспешно исчез в ванной.
–Ты как? – спросила я, когда Урмас снова показался снаружи – бледный, изможденный, и совсем не похожий на себя прежнего в мятой расстегнутой рубашке с форменными погонами.
–Нормально, – кратко ответил второй пилот, вытирая лоб полотенцем, – советую и тебе немного освежиться, сразу станет лучше.
– Пытаешься ускользнуть из-под моего неусыпного контроля? – многозначительно хмыкнула я, – увы, но тебе не удастся отвлечь мое внимание.
–Я могу постоять в дверях, если тебя это успокоит, – предложил Урмас, – но потом не говори, что я подсматривал за тобой в душе.
–Ну, хорошо, – сдалась я, – в душ я, конечно, не пойду, но умыться мне и вправду не помешает. Имей в виду, одним глазом я буду постоянно за тобой следить.