Контрольный выстрел
Шрифт:
Разработка «Титана» шла скрупулезная и почти ювелирная. О ней знал ограниченный круг лиц, проверенных и надежных. Утечки, которые стали реальностью по всем правоохранительным ведомствам, должны были быть полностью исключены. Гусаков не просто держал дело на контроле, он, как бульдог, вцепился в него зубами, просиживая ночи над трудами по банковскому делу, законами, инструкциями по налогообложению, сводками и сообщениями. В управлении экономической безопасности, куда он звонил за консультациями и советами, Гусакова узнавали по голосу. На дискетах Костырина информация была свалена в кучу без системы, логики и хронологии. Аналитическая служба привела весь этот винегрет в более или менее стройный вид, но и после этого требовалось многое уточнить, соотнести
Гусаков тут же вспомнил дворцы и того и другого, построенные на территории дачно-строительного кооператива. Лично у Гусакова денег и сил хватило только на то, чтобы завезти на выделенный ему неогражденный участок железобетонные плиты. Среди бурьяна и чертополоха они лежали уже третий год.
Управляющий банком даже не подозревал, что тучи над его головой приобретают иссиня-черный цвет — вот-вот грянет гром и ударит крупный град. Не знал он и о том, что копии наиболее сомнительных документов, составляющих уже не банковскую, а его личную криминальную тайну, давно находятся там, где им и положено быть.
Тем не менее люди, знающие управляющего, отмечали, что в нем что-то изменилось, сломалось. Он стал нервным, пугливым, не в меру истеричным и взбалмошным. Часто стал срываться на крик, а еще чаще впадал в жуткую депрессию, лекарством от которой был алкоголь. Но и выпив, он часто терял лицо, возбуждаясь по пустякам. Даже в движениях у Германа появилась какая-то суетность, неуверенность. Создавалось впечатление, что он потерял интерес к работе и стал проявлять неоправданно пристальный для его положения интерес к деньгам. К должникам он теперь придирался особо въедливо, не прощая им ни дня отсрочки. За глаза его стали называть Гобсек.
Отметили и другое. Трагическая, жестокая смерть бывшей любовницы Морозова не тронула его. Более того, под благовидным предлогом он уклонился от участия в похоронах. Его личная секретарша, невольная свидетельница взаимоотношений с убитой, была просто обескуражена. Роман, который длился полгода, скрыть было сложно. Тем более от женщины, которая сама была бы не прочь... Однажды после похорон Морозов в ее присутствии позволил себе сказать о Тереховой что-то пренебрежительное...
Через два дня после убийства секретарша машинально вскрыла письмо, адресованное лично Герману. В нем было краткое, состоящее из одной фразы послание. На открытке, вложенной в конверт, был изображен очаровательный малыш, сидящий на горшке. Текст, написанный, судя по всему, рукой Тереховой, гласил: «С будущим наследником!» Именно потому, что письмо пришло после смерти Лидии Максимовны, и потому, что Герман во всей этой истории повел себя, мягко говоря, странно, секретарша не стала докладывать ему об открытке. «И так неприятностей хватает...» Для себя же отметила столь пикантную деталь и оставила письмо в дальнем отделении своего сейфа.
Обложенный со всех сторон управляющий — прокурор оказался для ФСБ прекрасным союзником — стал проявляться, как фотопленка в бачке. Как и положено для пленки, изображение Германа было четким негативом. Проводимые оперативные мероприятия практически каждый день давали что-то новое, подтверждая обескураживающую истину — в это новое время вести дела честно практически невозможно. Банальное суждение: степень нечестности в бизнесе прямо соотносится с уровнем нравственности и порядочности тех, кто этим бизнесом занимается. Но вот другое суждение, менее банальное: степень нравственности людей прямо соотносится со степенью мудрости нормативной базы. Здесь в новые времена возникла своя закономерность. Казалось, что, принимая тот или иной закон, сам законодатель стремился расширить круг людей, его нарушающих, поскольку честно жить в бизнесе по этому закону было невозможно. Чем больше Адмирал с Гусаковым читали и анализировали материалы дела, тем больше приходили к такому выводу. Гусаков даже подумывал написать статью под претенциозным названием «Законодательство России как основа криминализации страны».
Имевшийся в банке договор о выделении валюты для некой фирмы, а точнее, для гражданки Тереховой, неожиданно оказался нереализованным. Деньги, возвращенные после операции по освобождению заложников, остались невостребованными. Версия В.И. косвенно находила свое подтверждение. Однако доказать предполагаемую попытку взятки можно было только умозрительно — соотнося поступление денег под конкретную сделку со временем подписания правительственного постановления... Это было на грани фантастики.
Адмирал же прекрасно понимал, что любая фантастика в условиях нового мышления, перестройки и демократизации — не что иное как плоская реальность. Настолько плоская, что сознание, как тонкий инструмент, созданный природой, не в состоянии ее осмыслить. «Сплошной горячий снег!» — думалось ему.
Однако фигура управляющего, которым плотно занимались чекисты, сейчас мало занимала Адмирала. Несмотря на внешнюю монументальность в областном масштабе, она была и оставалась проходной. Проходной, но все-таки пешкой. Основные фигуры — ферзь и король — оказались вне игры. Терехова погибла. Погибла от рук не менее важной персоны — Барского. Кто из них кто, сходу сказать было трудно, даже несмотря на явную соподчиненность. Загадочная смерть путала все. Водворение Барского в СИЗО не просто удивило местный бомонд, а буквально шокировало.
Нанятый адвокат, азартно взявшийся за дело, быстро обмяк и стушевался. Улики были неопровержимы, при всей нелепости и странности ситуации. Ни в какую теорию Ломброзо невозможно было вписать психофизический портрет Барского. Следователь, принявший к производству дело, подходил к нему прагматически. В известной степени это было формой защиты. И было от чего защищаться.
Убийство известной в городе женщины, исполненное с особой жестокостью не менее известной фигурой, газетчики раздули до уровня сверхсенсации. Молодой следователь оказался в перекрестии общественного внимания. Не привыкший к этому, он чувствовал себя не в своей тарелке. Оппозиция усмотрела в данном факте закономерное выражение нравов местной финансовой камарильи и со свойственной оппозиции цинизмом делала далеко идущие выводы в духе «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст».
Местная либеральная пресса буквально вцепилась в ход расследования дела Тереховой. Как всегда, все ставилось под сомнение — и вина Барского, и собранные улики. При этом журналисты буквально захлебывались, ерничая по адресу местных правоохранительных органов.
Молодого следователя возмущало и то, и другое мнение. Сколько в день совершается таких убийств по стране? Десятки, сотни? Но для большинства все кончалось под маленьким холмиком с жестяной табличкой. Смерть, перед которой все равны, в этом обществе также была ранжирована. Одному — некролог с фотографией, другому — просто рамку на последней полосе. Одному памятник от Министерства обороны, другому — от местной братвы, иным — ничего ни от кого...
Для установления контакта со следствием по делу убийства Тереховой Адмирал отрядил Медведя, предварительно купив ему галстук. Причесав и смахнув пылинки с подчиненного, он благословил его и вытолкнул за дверь управления. Адмирал знал, что в подобных ситуациях Медведь превращался в спираль Бруно. Зацепишься штаниной — не отцепишься. В спорах же на юридические темы Медведь был не просто ас. Дискутировать с ним — все равно что пытаться утопить сенбернара. Недостаток правовой подготовки он окупал мужицкой логикой и солдатской смекалкой.