Контрольный выстрел
Шрифт:
Указанная сумма порядком изумила Германа, невольно закралась мысль, а не бесплатный ли это сыр? Тот, что в мышеловке? Но Смагин стоял на своем.
— Лишнего не беру, к тому же у меня собственные счеты.
Герман поежился. «Сегодня к ним, а завтра... Уже не включил ли он и меня в перечень расценок?»
— Когда? — коротко спросил Герман.
— Когда, когда... — задумался Смагин. — Я позвоню вам. Но учите — расчет должен быть полным и сразу. Мне не хотелось бы вас разыскивать...
— Что вы, что вы, как вы могли?
Смагин повесил трубку. «Как смогли. А вы? Да еще радуется, что дешево. Сволочь!»
От разговора остался неприятный осадок. Почему-то это было естественное состояние после всех последних встреч, контактов, услышанного, увиденного...
«К черту эмоции!» Смагин открыл дверцу платяного шкафа. Широкие полки были завалены всякой всячиной — шурупы, гвозди, провода, булавки, резиночки, какие-то блоки непонятного предназначения, горка стреляных гильз, куски свинца, паяльник. Мусор, известный любому мастеру. Мусор, который настоящий мастер никогда не выкинет.
Среди этой россыпи Смагин разглядел бумажный пакетик с большим скрипичным ключом. «Ну что же, ля подойдет». Он вытащил длинную рояльную струну, отмерил сантиметров 60, откусил пассатижами. Две никелированных трубочки блеснули полированными овалами. Коротко дважды взвизгнула дрель, на трубках появились отверстия. Пропустив в них концы струны, он скрутил усики проволоки, растянул во всю длину, дернул, получилось крепко. Тщательно свернул остатки струны, положил в пакетик, туда же маленькой щеточкой смахнул опилки. Внимательно осмотрел трубочки, на них четко обозначились отпечатки сальных пальцев. Надев холщовые перчатки, так же аккуратно вытер замшевым лоскутком следы, аккуратно свернул «устройство» и положил в целлофановый пакет.
61
Барский приехал к Тереховой, как и обещал. Она только успела принять душ и высушить феном волосы. Ровно в семь у нее звякнул дверной звонок, и на пороге появился Евгений во всем своем великолепии. Темно-синее кашемировое пальто, черный костюм и безупречная, как всегда белая сорочка. Галстук был дорогой, известной фирмы. «Долларов сто», — прикинула Терехова. Отступив от традиции, Барский держал в руках огромный букет белых и зеленых роз. Зеленых! Эту редкость Терехова видела первый раз в своей жизни на Выставке достижений народного хозяйства году в девяностом. Больше такую роскошь видеть не приходилось.
— Господи, какие цветы! — воскликнула Лидия. — Откуда такая... — Она не могла придумать определения
— Естественно, от верблюда. Зеленые розы — любимое лакомство двугорбых. Среди бактрианов — королей пустыни — они называются просто и со вкусом: «верблюжья колючка». Среди одногорбых дромедаров — «колючка верблюжья». — Барский чмокнул ее в щеку. — Так можно войти?
Она развела руками.
— Исключительно для верблюда. Но насколько я вижу, вы дромедар.
— Господи. Откуда такие познания в животноводстве?
— Я родилась в Туркмении.
— А где же мой горб?
Она указала на сумку.
— Ой, а что там? — Он вытаращил глаза.
В сумке ассортимент был прежний. На столе появились бутылка отличного шампанского, бутылка коньяка, сок, несколько упаковок вырезки, конфеты.
— Ну что, моя дорогая, приступим?
Терехова удивленно посмотрела на Барского.
— Праздник живота?
— И живота тоже. — Его глаза маслились, как у мартовского кота. Господи, как она любила этого старого котяру!
Лидия не спеша стала раскладывать извлеченные угощения по маленьким фарфоровым тарелочкам, но, как и накануне, почему-то от одного вида пищи у нее подкатил комок к горлу. «Господи, что же это такое?»
— Что-нибудь не так? — встревожился Евгений.
— Нет, нет, сейчас пройдет. — Не дожидаясь приглашения, Лидия открыла коньяк и плеснула себе на донышко бокала. Терпкий запах коньяка перебил неприятные ощущения.
— Мадам, да у вас синдром алкоголизма? — поднял бровь Барский. — Не замечал.
— Сопьешься тут с вами. То махинаторы, то приватизаторы, то террористы... — Она поставила бокал. — Я не пью, больше нюхаю. Как токсикоман.
— Один раз живем. Хочется нюхать — нюхай. В этой жизни должно быть все — и приватизаторы, и ассенизаторы и террористы. — Он налил себе. — Ну, за то, чтобы больше их не было.
Он подержал коньяк во рту. Блаженно закатил глаза и медленно проглотил.
— Ты знаешь, почему жирафы не любят пить портвейн?
— Почему?
— Блевать противно.
— Господи, какая гадость.
— Жизнь, мадам, жизнь. Я сейчас напоминаю себе этого жирафа. Представляешь, пил, закусывал. Снова пил. Вроде в свое удовольствие, но вот незадача — намешал. А сейчас приходится бороться с последствиями. И шея как назло длинная... — Он дернул подбородком вправо и вверх.
— Так плохо?
— Щепоточка соды, ложка уксуса и стакан воды. Все самые сложные болезни лечатся народными средствами. Не удивлюсь, если однажды обнаружат, что СПИД излечивается свекольным соком...
Терехова внимательно наблюдала за гостем. За эти сутки он практически не изменился, был так же уверен и в известной степени оживлен. А после бокала коньяка порозовел и округлился. Казалось, что миллионный «пролет» ничуть не повлиял на его настроение и мироощущение.
— Однако вы не так уж и переживаете?
— Значит, не судьба. А с ней спорить бесполезно. Ну, нальем?
— У нас что — пьянка? — Терехова одернула халат на груди. — Или как?
— Или как! — Евгений просунул руку в разрез. Под халатом не было белья, но было чуть влажно и тепло. — Или как? — Он поднял бровь...