Контрудар (Роман, повести, рассказы)
Шрифт:
Впору ему был и другой работник, военнопленный австриец, знаток своего дела, но обессилевший на лагерной затирухе.
Умелых, в полном соку хлебопеков было лишь трое — Костя-бородач, Назар да еще… тот хромой солдат, недавно взятый хозяином в цех.
Народ еще сидел в окопах.
И немало там пропадало золотых рук. Взять хотя бы отца Назара, Гната Турчана.
Весь в муке и в золе, босой и в одних куцых штанишках, Назар только что перетащил несколько кулей муки к большой деже. Вскинуть на плечи шестипудовик в кладовой и легкой рысцой доставить его к мучным ларям или же в разделочную ничего не значило для
О том, что не всем предназначался хлеб из тех жестяных форм, напомнил еще раз строгий голос старшего пекаря:
— Смотри же, Назарка, готовь малую печь с кандибобером! И пока не кончишь, не вздумай тренькать на своей бандуре. «Реве та стогне Дніпр широкий» у тебя получается хоть куды, а вот печи, скажу прямо…
Парень взялся за дело, весь еще под впечатлением вчерашней вылазки на Подол. Где-то там на Волошской улице у ломовых извозчиков вытрясли сотни две винтовок. Палить из них по юнкерам — это одно. А сейчас, когда штаб драпанул и когда банк, телеграф, вокзалы, мосты и все казармы в руках Центральной рады, тем ломовикам нельзя оставлять оружие. Чуть что — опять схватятся за него. А это же не какие-то там студенты и писарчуки. Троих даже таких, как он, Назар, и то биндюжнику на один зуб… Обошлось без драки. Правда, «вольные казаки» Куреневки потребовали помощь с Печерска — городскую стражу, школу прапорщиков с Контрактовой площади. И вот почему больше всего скрипели зубами извозчики: тех прапорщиков Керенского они и побили на прошлой неделе.
«Прапорам» — этим злейшим врагам Киевского городского Совета рабочих депутатов — ничего не оставалось, как признать Центральную раду…
Ловко орудуя кочергой, Назар начисто выгреб жар из печи. Затаив дыхание, всем корпусом забрался в ее раскаленное нутро. Сначала веничком, а по второму заходу гусиным крылом вымел под. Из его головы не выходили ломовики-биндюжники с Подола, прапорщики-хамелеоны, трофейные винтовки. И в то же время он не забывал, что с Костей-бородачом шутки плохи. Тот в ярости пускал в ход и пятерню, и лопату…
Старший пекарь вот-вот завершит посадку формового хлеба и тут же перейдет сюда, к малой печи. Здесь он не будет швырять рассученное на булки тесто, словно бабки на поле.
Вот они — пока еще сырые пышные паляницы, взошедшие на свежей опаре, аккуратно надрезанные сбоку и смазанные яичным желтком, — дожидаются его.
А тут, у глухой стенки, вынутые недавно из печи румяные и аппетитно пахнущие булки выставлены на стеллажах, завешанных солдатскими бязевыми простынками.
Костя-бородач возьмется за посадку хлеба, а у Назара, тщательно, с кандибобером подготовившего для него печь, еще дел немало. Надо натаскать дров из поленниц, промыть руки и вместе со слабосильным австрийцем замесить тесто в средней деже. А перед очередным замесом длинным ножом-квашенником выскрести начисто стенки и дно. Это очень неприятная и нудная работа. Но надо. С этого и началось его ученичество и будет продолжаться до тех пор, пока в пекарню придет новый ученик. Этим проверяется не только сила новичка, но самое главное — его терпение, основное качество пекаря, как утверждал батько Назара — Гнат Турчан.
И еще просеивание на частое сито пшеничной муки, которую теперь хозяин доставал бог весть где и один аллах знает какими путями, входило в
Явилась в пекарню Ада, племянница хозяина, Пчелка с челкой.
Так ее прозвали на слободках. Погрузив в тачку с помощью австрийца дневную выпечку — полсотни пышных, румяных и предельно добротных «старорежимных» паляниц, она тут же увезла их. Сирота эта день и ночь работала на своих «благодетелей».
— Нет на них, живоглотов, управы. Все им мало, — возмущался у мучного ларя солдат-фронтовик. — Люди в очередях исходят слезьми за яшник, а они вон куды — спекулянничать…
— Хорошей тебе выручки! — напутствовал Аду Назар.
Хромой солдат, только что погасивший цигарку, сказал:
— Вот чудеса — наш хозяин с маленькой выручкой и поплевывает себе в потолок, а иной заимел весь государственный банк и лазит тут на карачках…
— Это ты, солдат, в кого метишь? — прошамкал дед.
— Иному хоть мечено, хоть печено, а толк один, — ответил фронтовик, сдирая с локтей прилипшее тесто.
— Какие же вы… — присел на корточки Назар. — Тут из кожи лезешь, шоб помочь народу, помочь своей державе, а они… Э, бог с вами. Поживете — поймете…
— Это ты пожил? — рассмеялись мастера, а пуще всех Костя-бородач, кончивший с посадкой паляниц и отдыхавший на низенькой скамейке у своей траншеи.
— Ну шо, хлопцы? — Солдат-фронтовик снова достал кисет со стеллажа и подмигнул Косте-бородачу. — Так и запишем в протокол: слушали — музыку, постановили — танцевать…
И снова взрыв громового смеха потряс своды просторного цеха.
— Хоть не пожил, а слушаю людей поживших, грамотных. Не пара нашему брату. Какая там моя грамота? Бегал два года в частную школу Семинского. Разов десять смотрел «Панораму Голгофы». И дважды «зайцем». Так вот выступал в нашем курене тот, который сам книги пишет. Обещал вскорости такое… аж голова кружится. Всем белого хлеба от пуза, мяса по два хвунта.
— Да, живая душа калачика просит. В Москве калачи как огонь горячи. А ты не спросил того книжника, — заметил с подковыркой хромой солдат-фронтовик, — по два фунта каждому или на каждом?
Хихикал беззубый дед, хватался за тощий живот пленный австриец.
Наверху у хозяев из-за «штатов» пекарни частенько доходило до громких ссор, до скандалов.
Скандалов обычных и необычных — с битьем посуды. А все же взял верх булочник, отстаивавший Назара.
Пани Ядвига в конце концов перебесилась. Всех до единого хлебопеков-поляков спровадили. А не будь, как казалось Назару, атаманов его куреня и их широких лбов, ходить бы ему, неприкаянному, до скончания века на биржу труда.
Околачиваться там с утра дотемна вместе с несчастными бедолагами.
Вот тогда на него и наперли… Особенно велогонщик, который уже щеголял в пестром одеянии, какое довелось видеть на сцене знаменитой труппы Саксаганского еще до революции.
Свежеиспеченный чотарь все крутил и крутил шарманку: «Тебя наши сделали человеком. Определили на хлебное место, а ты?»
Иным слободским парням нравилась видная справа «вольных казаков». И куцый жупанчик. И длинный шлык к казачьей папахе. А наголо бритая голова с вьющимся от потылицы через лоб и до мочки правого уха оселедцем?