Контрудар (Роман, повести, рассказы)
Шрифт:
— Да, не в бровь, а в глаз… — поддержал солдата Костя-бородач. — Правильно, боевая она, та «Пролетарская мысль». Почешут себе холки господа добродии: пан Грушевский, пан Винниченко, а особо — пан Петлюра.
— Это через письмо калашной братии? — раздался из разделочной скрипучий голосок древнего деда.
— Через то само собой, — ответил солдат-фронтовик. — А тут и без того дел полон лантух. — Тыкая самокруткой в полотнище газеты, он выкладывал своим товарищам новость за новостью. — Вот тут жаркое словцо нашего рыжеватого поэта Ивана Кулика и о Декрете Ленина, и об универсале
— Значит, самостийникам и будет адью с франзолею, — перебил солдата пекарь, заядлый рыбак.
— Им не по нутру и вот это, — теперь уже кулачищем прошелся солдат по газете сверху донизу. — Обратно митингует полк Сагайдачного. Гайдамаки, а протестуют против разгона Красной гвардии. Против задержки хлеба для Петрограда. А взять митинги на «Арсенале», на судоверфи, в цехах «Криванека». Там требуют суда над атаманами, которые разгромили Революционный военный комитет. Рабочие добились освобождения арестованных комитетчиков. Вот, братва-товарищи, каковские наши дела. Киев лезет из рамок, как та опара из дежи. Поголовное воспаление на Печерске, на Соломенке, на Зверинце, на Шулявке, на Подоле. Закопошилась и Куреневка. Но по-особому, по-самостийному… И наши слободки гудят, точат зубы на раду. Славно поработали наши передовики из Киевского Совета рабочих депутатов, здорово потрудились ленинцы, товарищи-большевики. Народ понял: пришла пора…
— Пора, пора… — отозвался из глубокой траншеи у печи старший пекарь.
На Жилянской
В те горячие и тревожные дни газету «Пролетарская мысль» читал весь Киев. В одну из последних ночей довольно холодного того ноября, по-воровски крадучись неосвещенными переулками, первая сотня «вольных казаков» Печерского куреня — доверенная гвардия Центральной рады — окружила пятиэтажный дом № 31 по Жилянской улице, где печаталась рабочая газета.
Чотарь Неплотный, впервые доверив своему молочному брату высокий пост роевого [7] , приказал Назару строго-настрого охранять подступы к типографии с тыла, особенно со стороны Совской улицы, упиравшейся в хвост Владимирской, и с фланга, где с типографским двором граничил «Мак-Кормик» — английская фирма по сбыту плугов, сеялок, жаток и молотилок.
Чотарь велел держать ухо востро, потому что «от этих изменников Украины можно всего ожидать». Опасался он и вооруженной подмоги из «Арсенала», с Демиевки, Шулявки и даже с Подола.
7
Роевой — отделенный командир.
Патлатого семинариста, сына преподобного викария — настоятеля собора — чотарь поставил с двумя роями на подходах к фасаду. Сам во главе солидной ватаги направился в редакцию. Постучав в закрытую дверь и услышав за нею скрип ботинок, строго выпалил: «Именем закона!»
Скрип ботинок удалился, а потом вовсе затих. Восклицание чотаря не возымело магического действия. Пошли в ход приклады.
Всего лишь
Лучшим наставлением отпрыску разбогатевшего булочника был аккуратно сложенный номер газеты с боевым письмом киевских пекарей. Он жег ему не только руки, но и кровь. Пока его бойцы, эти лихие рыцари Центральной рады, будут крошить технику, он, ткнув газету в клейстер, запечатает ею морду редактора. Будет ему и выпечка и припек. За отца, за «Семадени», за «Франсуа», за «Жоржа», за всех.
И долго он не станет возиться с этим вшивым казачеством газетной строки. У сестры милосердия Мариинского лазарета предстоит большой сбор «осколков» кабачка «Пей до дна».
Назар, строго выполняя приказ, расставил два парных секрета на тыльных подступах к дому. Сам с одним из постов занял узкий проход у двухэтажного дома в глубине двора, ограда которого смотрела на Совскую улицу и на «Мак-Кормика». Если и поспеет газетчикам подмога сзади, то лишь отсюда. А он уже не будет зевать.
Из широко раскрытого окна четвертого этажа соседнего дома доносился шум веселых и озорных голосов, визгливые выкрики, хлопанье пробок, звон гитары. И вдруг, залихватски, с цыганской удалью, зазвучала пластинка граммофона:
Что ты ходишь, что ты бродишь, сербияночка моя? Пузырьки в кармане носишь, отравить хотишь меня…Это настолько позабавило роевого Назара, что он сразу даже не обратил внимания на то, что происходило у черного хода большого дома — на вверенном ему основном посту.
Вдруг ярко осветились окна редакции. Хлопнув дверью, из нее вышел человек. Остановившись на миг, извлек из туго набитого портфеля донельзя мятую шляпу. Нахлобучил ее на свою запущенную шевелюру. И тут же с двух сторон человека подхватили спрятавшиеся за выступом стены вояки. Подхватили и энергично повели на зады двора, к роевому.
— Хто такой? — строго спросил Назар, впервые в жизни выступая в роли лица, наделенного железным правом решать судьбы людей.
— Вы спрашиваете, кто такой? — повторила расслабленным голосом шляпа.
— Ну да! — еще строже подтвердил Назар.
— Так я же бухгалтер. Вот тут, в этом доме, наша контора «Сахарный синдикат», уважаемые господа добродии. Засиделся с отчетом. И то не успел. Тащу бумаги домой… А моя хата рядом, на Совской. Вон и лаз в ограде… Если я вам помешал, извиняюсь, господа добродии. Это не в моей натуре мешать людям…
Назара и его подчиненных рассмешила растрепанная фигура с покосившимся на носу пенсне, с галстуком на плече, со шляпой блином.
— Ступай, бумажная крыса! — повелел грозно Назар. — И не шатайся по ночам. Теперь нашему брату не до вас, бухгалтеров всяких…
А тут еще ярче вспыхнул свет в окнах редакции, и на камни двора со звоном полетели стекла. Ночную тишину нарушил лязг разбиваемых машин. Раскрылись, несмотря на стужу, окна на этажах. Послышались встревоженные голоса жильцов.