Контуженый
Шрифт:
К вечеру атака противника была отбита. Ко мне пришел Вепрь, на вид уставший, но взгляд злой, целеустремленный.
Он принес форму украинского сержанта и спросил:
— Твой Русик из местных. По-украински болтает получше нашего?
— Гутарит на мове, — подтвердил я.
— Зови его.
От Русика Вепрь потребовал:
— Скажи паляниця. И шо там еще хохлы пытают, для вычисления москалей?
— Зачем? — оробел Русик.
— Можешь или нет?
— А як же. У бабуси з Полтави щолита проводив.
—
— Куда?
Вепрь стал объяснять мне:
— Недобитые укры по кустам затаились, а ночью отступать к своим будут. Так с той стороны думают. На самом деле, кого мы не покрошили, тех повязали. Мы вместо укров пойдем в их форме. Выйдем на опорный пункт. Русик крикнет, что свои. Заболтает на мове, чтобы мы ближе подошли. А дальше я отомщу за Лоцмана. Понял?
Я видел, как съежился Русик.
— Лоцман погиб? — речь шла о близком друге Вепря.
— Он — двести, еще трое — триста. — Вепрь выругался.
По ожесточению в голосе я понял, что Вепрь не откажется от опасной операции, но все-таки спросил:
— Уверен, что прокатит?
— Ребята злые, а злость — это сила. Опорник в бетоне. В лоб брать глупо, возьмем хитростью. — Вепрь кинул украинскую форму Русику. — Переоденься. На сон три часа. Понял?
Обескураженный Русик развернул одежду в пиксельном камуфляже с желтой повязкой на рукаве.
— Тут кровь.
— С раненного сняли, — подтвердил Вепрь. — На трупаках еще хуже.
Командир штурмового отряда ушел, считая вопрос решенным. Фактически он отдал приказ. А приказы на войне не обсуждаются.
В окоп сунулся Шмель. Он подслушал разговор и похлопал Русика по плечу:
— Поздравляю. Ты в ДРГ «Вагнера». Станешь героем.
— Я не хочу. Не смогу, — заныл Русик.
У меня тоже были сомнения, что Русик справится. Но Шмель решительно заявил:
— Не ссы! Я тебя подготовлю.
Через три часа группа Вепря ушла в ночь с желтыми Вэсэушными повязками на рукавах. С ними отправился Русик.
Потом мы слышали взрывы гранат, пулеметные и автоматные очереди. Через некоторое время ко мне в окоп скатился чумазый боец в украинской форме.
Я взглянул на лицо в черной раскраске и не поверил своим глазам:
— Шмель?
— Заменил Русика, — подтвердил друг. — В таком виде ночью мы на одно лицо, даже Вепрь не разобрался.
Меня обожгла догадка:
— Русик тебя подкупил?
— Я сам предложил. У него батя — богатый буржуй. Пусть платит! Мы позвонили ему и договорились. Внушили, что нам дрон с тепловизором нужен, на них ценник от миллиона.
Шмель во всем искал выгоду и любил легкие деньги. И даже на войне нашел способ заработать.
— Что вылупился, Кит? Я за всех стараюсь! Там кроме квадрика, на наш будущий бизнес останется.
— Какой бизнес, если мы сдохнем.
— Не каркай! — Шмель схватил меня за грудки. — Русик бы сдрейфил и наших положили. Ты этого хотел?
— Нет.
— Так не трепись! На штурм ходил Русик. Такой был уговор.
Шмель оттолкнул меня, скинул украинскую форму и, прежде чем бежать за своей, сообщил:
— Вепрь закрепился на опорнике. Просил поддержать огнем. Сейчас на него укропы полезут.
Я проводил взглядом безбашенного друга и скомандовал:
— Расчет к бою!
Взятие ключевого опорного пункта помогло «вагнеровцам» продвинуться вперед на трудном участке. Русика наградили медалью «За отвагу». Кроме нас троих никто не знал, что вместо него в бой ходил Шмель. Даже Вепрь в ночной темноте не заметил подмены.
С тех пор Русик во всем слушался Шмеля. Его отец Николай Краско гордился сыном. Бизнесмен был уверен, что оказал военно-техническую помощь подразделению сына. Деньги выдал наличными, их получила Злата. Это был ее первый визит в Луганск к Николаю Краско.
Потом по просьбе Шмеля она приезжала к бизнесмену второй раз. Снова за деньгами. Ее приезд совпал с трагической гибелью нашего отделения. Шмель, рисковавший жизнью ради будущего, остался ни с чем. А Злата…
Красавица Злата, помимо пожертвований на войну, получила все контрактные выплаты за нашу службу. И гробовые — страховку за гибель. Но даже этого ей показалось мало. Напоследок Злата обманула мою маму и исчезла с огромной суммой.
28
Пока я вспоминаю прошлое, мы приближаемся к передовой. Михалыч демонстративно отключает телефон и взглядом требует, чтобы мы следовали его примеру. Лиза привычно переводит телефон в «режим полета», я поступаю также.
Примет войны становится всё больше. То тут, то там дорога изрыта снарядами, деревья порезаны артиллерией, на обочинах ржавые груды металла некогда грозных бронемашин и исковерканные остовы сгоревших легковушек. Проезжаем поселок, в котором ни одного уцелевшего дома, и только позолоченный крест над маковкой церкви вселяет надежду, что жизнь здесь обязательно возродится.
За поселком Михалыч останавливает микроавтобус, приглушает радио, опускает стекло. За неубранным кукурузным полем слышна артиллерийская дуэль.
— Что-то близко сегодня, — волнуется водитель.
Я отчетливо слышу то, о чем расплывчато сообщают в телеграмм-каналах:
— Укры в наступление пошли, прорвали первую линию обороны.
Только Лиза не волнуется. Она выпрыгивает из кабины, потягивается и предлагает:
— Перекусим? Михалыч, кофе хочется.
Мы располагаемся на обочине. Лиза раскрывает пакет с вареными яйцами, сэндвичами и помидорами. Михалыч на газовой горелке варит кофе в закопченной турке.